Читать книгу - "Безмятежные годы - Вера Сергеевна Новицкая"

вот садятся они на темную поверхность безмолвного, задумчивого прудика, и таким нарядным, таким особенным кажется он в этом непривычном, своеобразном убранстве.

Всюду, кажется, в самом воздухе даже, разлито мягкое золото: словно сквозь решето, пробивается оно через кружевные листья, ложится светлыми пятнами на темную землю, горит в голубом небе и блестящими, перегоняющими друг друга огоньками резвится на поверхности воды. Сама красавица, всегда нарядная художница-осень, любит всех наряжать и на пути своем убирать все своей пышной прощальной задумчивой прелестью.

На душе так тихо-тихо, будто сладкая нежная грусть притаилась где-то в уголочке ее. Кажется, и на Николая Александровича окружающая обстановка так же действует.

С отъездом Володи затих шумный ураган веселья, и мы присмирели. Сегодня вечером мы опять сидели вдвоем на нашей скамеечке, первый раз после долгого промежутка, первый и… последний раз. Жаль, хорошо тут жилось!..

Весь день провела сегодня у своих старушек. Мы раскладывали наши прощальные пасьянсы, я сразилась в «66»[131] с Ольгой Николаевной, читала им газету и была законтрактована на вечернее чаепитие. Звали, конечно, и мамочку, но она, бедненькая, совершенно заморилась с укладкой вещей, у нее страшно разболелась голова, а в таких случаях ее спасение компресс на голову и лежание в абсолютной тишине.

Николаю Александровичу было весь день, видимо, не по себе, говорил он очень мало и тихонько сидел в качалке.

— Что с тобой, Nicolas? — несколько раз озабоченно осведомлялись обе старушки.

— Что-то голова сильно болит, — каждый раз тем же ответом отделывался он; к концу чая он попросил позволения пойти покурить и исчез.

— Chère Мусенька, попробуйте вы от Nicolas узнать, что с ним такое. Может быть, у него развивается какая-нибудь серьезная болезнь, ведь все с головной боли начинается. Вы его так осторожненько повыспросите. Или, может быть, у него какие-нибудь неприятности? Впрочем, откуда?

Я направляюсь в сад, но по дороге останавливаюсь в коридоре, у дверей, ведущих в маленький кабинет старушек. Там темно; только в углу перед большой иконой горит лампадка. Мягкий голубоватый свет, чуть колеблясь, разливается по комнате. В кресле, у самого окна, я различаю силуэт сидящего человека.

— Это вы, Николай Александрович? — окликаю я его.

— Да, я… Войдите, Марья Владимировна.

Я переступаю порог, делаю несколько шагов и останавливаюсь против окна, почти около самого кресла.

Он продолжает молча сидеть. Я смотрю на него, и сердце у меня сжимается: от дрожащего ли голубоватого пламени лампадки или от другой какой причины, но лицо у него такое грустное, такое страдальческое, будто какие-то печальные тени пробегают и колышутся на нем. Невольно я делаю шаг вперед и протягиваю руку.

— Николай Александрович, что с вами? — тепло и искренне спрашиваю я. Мне так жаль его в эту минуту.

Он тихо, осторожно берет мою руку:

— Что со мной?.. Больше, чем я сумею сказать…

— Почему вы такой грустный? Случилось что-нибудь?

— Случилось то, что вы завтра уезжаете, что конец этому светлому, незабвенному времени, случилось то, что… я люблю вас.

Он замолчал. Сердце мое громко-громко билось, что-то внутри так тихо и радостно дрожало. Я безмолвно смотрела прямо перед собой в открытое угловое окно.

Окончательно стемнело. Во всех дачах позажигали огни, и они, пробиваясь сквозь густую зелень кустов и деревьев, тепло и приветливо сверкали своими огненными глазками.

— Вы сердитесь? — тихо прозвучал его голос. — Не сердитесь, пожалуйста, — и, тихо прижавшись губами к моей руке, он осторожно выпустил ее. — Пройдемте в сад проститься с нашим любимым уголком.

Он поднялся, и мы молча, медленно побрели по темному саду. Безмолвно же просидели мы некоторое время.

— Боже мой! — наконец заговорил он. — Я прямо представить себе не могу, что ни этого сада, ни скамеечки, ни пруда, всего того, с чем сжился, сроднился, сросся душой, всего этого больше не будет. Сколько тут передумано, пережито! А потом ночью: сон бежит, а мысли, грезы сливаются, словно обгоняют друг друга, сплетаются, рифмуются и требуют выхода из глубины души. Вчера, например… Хотите, я прочту вам то, что сложилось у меня вчера, когда я долго-долго думал… О чем?.. О ком?.. — говорить лишнее. Я постараюсь припомнить.

И, словно читая слова с какого-то ему одному видимого заветного листка, он начал:

Как желал бы навек я продлить

Сладкий миг роковой с нею встречи,

Как желал бы всегда говорить

Эти первые, робкие речи.

А, прощаясь, все руку ей жать,

Все желать ей чего-то бессвязно

И как будто чего-то все ждать,

И глядеть на нее неотвязно.

А потом до рассвета, всю ночь

Вспоминать ее каждое слово,

То на миг отгонять ее прочь,

То восторженно звать ее снова.

И, заснув в чародейских мечтах,

Вспоминать первый миг с нею встречи,

И румянец на нежных щеках,

И улыбку, и милые речи…

Опять так особенно звучал его голос, так красиво, глубоко. Опять мы оба примолкли, словно застыв. Было тихо-тихо. Вдруг среди безмолвия ночи резко застучали по листьям капли дождя, быстрей, быстрей, и, пробужденная от ночной дремы, зашелестела над нашими головами густая зеленая чаща.

— Дождь идет, надо домой, а то мамочка беспокоиться будет.

— Минуточку, одну минутку! Марья Владимировна, дайте мне что-нибудь на память.

— Что же? У меня нет ничего такого.

— Что-нибудь. Дайте мне вот эту красную ленту, которой перевязана ваша коса. Можно?

— Хорошо, берите.

— Только я сам, сам отвяжу.

Взяв конец моей косы, он поцеловал ее, потом, бережно развязав ленту, спрятал во внутренний карман.

— Спасибо. Теперь я буду не совсем одинок.

— Муся! Муся! — раздался голос мамочки в ту минуту, когда мы подходили к крыльцу.

— Я здесь, мамуся.

Теперь уже поздно, но спать мне не хочется. Я сижу у окна, смотрю на темный, совсем темный сад и припоминаю весь сегодняшний день… Любит… Теперь и само слово сказано… Как тепло от него!..

…А я? Люблю ли я его?.. Вот и не знаю… Вероятно… Он такой глубокий, такой искренний. Я думаю, он не сумел бы даже солгать: глаза выдали бы… Одно только я знаю, что он простой, славный, что на сердце у меня тепло и радостно становится, когда он говорит, как сегодня, так прочувствованно, красиво, так необыкновенно красиво!..

Глава VI. В городе. — Опять гимназия. — Любин секрет

Вот мы не только перебрались, но успели уже слегка обжиться в городе. Первые дни все, точно по инерции, жила еще дачными мыслями. «Надо сегодня сделать то-то, пойти туда-то», — думаешь