Читать книгу - "Легкие горы - Тамара Михеева"

Вечером Динка укладывается спать так: сворачивает покрывало, кладет его себе в ноги, взбивает подушку, подражая бабушке Тасе, укладывает рядом с подушкой зайца. Потом забирается под одеяло и сворачивается калачиком. Просит бабушку рассказать сказку. Читать бабушка не может, глаза видят плохо.

– Да, я, Диночка, и сказок-то не знаю… Что тебе рассказать?..

– Расскажи про маму, как она была маленькой, – решается Динка спросить о заветном. И тут же ей кажется, что она обидела бабушку. – Или про себя. Расскажи про себя.

– Да что про себя… – теряется бабушка, но тут же начинает рассказывать, присаживаясь на высокую Динкину кровать.

– Я в хорошей семье росла. И мамочка у меня хорошая была, и папа, да еще два брата старших, и сестра. Я самая маленькая у них… Если бы не война… Все война у меня унесла, и родных, и Васеньку.

– Какого Васеньку?

– Мы в одном классе с ним учились. Он такой был… глаза синие-синие, сам худенький, он спокойный был, добрый… Его матушка сильно меня не любила. – Бабушка Тася комкала в сухих пальцах юбку на коленях. – Все думала, я обмануть его хочу, женить на себе. Они богатые были, дом на четыре окна, пятистенок. Один он у них был. Крепко меня любил. Такого больше не было. – Бабушка Тася вздохнула и замолчала надолго. – А потом война. Сначала-то ничего, мы в школу ходили, фронт далеко, никто из наших еще не погиб. А уж в сорок третьем ушел он. А мне-то, что мне, шестнадцати лет не было. Я на заводе работала да вечером еще в типографии. Все ждала его, ждала. Я все думала: любовь всего сильнее. Даже войны. Мне только обидно было, что матушка его меня не замечает, будто не знает, что мы с ним дружили. А чего не знать-то? Вся деревня знала.

Пожениться мы не успели. Сбежал на фронт он, значит, в сорок третьем… Ну кто нас поженит? Нам же восемнадцати нету… А я говорю: мне все равно. Какая разница, если мы любим друг друга? Матушка его меня на порог не пускала. Такие мы с ним были, – коротко рассмеялась бабушка Тася в темноту, – я его утешаю, он меня: все, мол, устроится, обвыкнется матушка… Ну, потом он уехал.

Ну а время прошло… Я-то сразу поняла, что ребеночек будет. И вот странно: ни страшно мне не было, ни стыдно. Я в почтальонки ушла. На заводе тяжело очень уж было. Ну и ушла. Люди добрые говорили: не ходи в почтальонки, беда, одна беда. Да разве в шестнадцать лет этому веришь? Я и в войну толком не верила, не понимала. Я маму схоронила, надорвалась она, дома три похоронки лежало, на отца и братьев, а все не верила. Все казалось, что вернутся, все вернутся, и будем жить по-прежнему… И Васю я ждала, будто он учиться уехал, в город, и скоро вернется, и меня с собой заберет.

Бабушка Тася опять надолго замолчала. Никогда никому из своих родных детей и внуков не рассказывала она про то, что рассказывала сейчас чужой, незнакомой почти девочке. Динка ее не торопила. Она давно перебралась с подушки к бабушке поближе, а потом и вовсе положила голову ей на колени. Бабушка, казалось, этого и не заметила, только вместо юбки перебирала теперь Динкины волосы.

– Писал он мне часто. Да я и на почту-то устроилась, чтобы письма его получать поскорей.

Он мне писал да матушке, больше у него никого не было. Я письма ей в ящик бросала, а зайти, в руки отдать, нет, ни разу не зашла, раз она не хочет, зачем?

Я навязываться не буду. Думала только все: легче ждать вдвоем-то… Я одна, и она одна. Я, как проснусь, все глажу живот, глажу да разговариваю с ним… Васе я ничего не писала об этом. А он сам, будто догадался, вдруг в одном письме мне пишет, что закончится война, вернется он, дом построим, будет у нас сад, яблони да вишни, родится у нас сын, и назовем его Александром, в честь наших отцов, которые погибли, защищая нашу великую Родину… У нас одинаково их звали, и оба погибли еще в первый год.

Бабушка Тася говорила сухим, как ее пальцы, голосом, спокойно, будто даже равнодушно. Но на Динкино сердце накатывалось чувство близкой беды.