Читать книгу - "Город Солнца. Стопа бога - Евгений Рудашевский"

Рашмани подготовила им единственную в комнате кровать. Максим заявил, что собирается спать на полу, однако Аня его отговорила. Потом с грустью наблюдала за тем, как он беспокойно ходит возле окна, как с досадой поглядывает на неё, будто именно она была виновата в том, что Сергей Владимирович уехал из Хундера. Аня угадывала его терзания, знала, что бессильна смягчить их, поэтому молча собрала вещи для стирки и ушла в общую ванную принять душ. Вернувшись, по одному только взгляду Максима сразу поняла, что с этого мгновения он действительно открыт перед ней – в своих мыслях и переживаниях. Максим, укрывшись ото всех под внешней невозмутимостью, больше не прятался от Ани и теперь не подвергал сомнению их взаимное доверие.

Как ни странно, это единение отозвалось лишь горечью. Аня прикусила нижнюю губу. Готова была расплакаться и, чтобы скрыть свои чувства, поторопилась лечь в кровать. Дима прав, ей не следовало возвращаться из Испании. Вот только выбора у Ани не было. А теперь ей предстояло всегда жить с этим неизменным привкусом горечи, потому что в истинных причинах возвращения она не могла признаться ни брату, ни Максиму. Знала, что, признавшись, потеряет их обоих.

Весь следующий день Максим провёл в кабинете отца. Почти не выходил из него. В задумчивости покачивался в плетёном кресле, просматривал записи в своём блокноте, пролистывал уже расшифрованные тетради, а за третью пока не брался. Даже не откликнулся, когда Рашмани позвала его завтракать. В итоге Аня принесла ему сыр, овощи и хлебные лепёшки прямо в кабинет. К еде Максим так и не притронулся.

До обеда Аня не отходила от Рашмани. Навязалась ей в помощницы на кухне и в хозяйственной комнате. Правда, индианка бóльшую часть работы делала сама, Ане поручала самую малость, и то скорее из желания развлечь её, чем утрудить. Попутно рассказывала о быте местных жителей, показывала растущие в огороде овощи, а главное, без утайки отвечала на вопросы о Шустове-старшем.

Они с Сергеем Владимировичем познакомились в две тысячи втором году, когда самой Рашмани едва исполнилось восемнадцать. Её родители ходили по горным сёлам, собирали для Шустова всевозможные поделки, которые он затем перепродавал в России. Местные артефакты девятнадцатого века особенно ценились с учётом того, что за последние полвека ремёсла Кашмира пришли в упадок, и даже простейшие украшения и утварь здешние монастыри вынужденно заказывали в других штатах Индии, в Непале и в Тибете. Родители Рашмани, теперь жившие в Лехе, неплохо заработали на этом сотрудничестве, смогли открыть небольшой ресторан у базарного квартала.

Сам Шустов сюда приезжал редко, а под конец заказы от него вовсе прекратились. Рашмани не видела его много лет. Жила с родителями, потом переехала из Леха сюда, в Хундер, помогать бабушке. Когда бабушка умерла, Рашмани задумалась о возвращении в Лех, только по просьбе родителей хотела сперва продать дом, к тому времени прохудившийся и терявшийся в окружении других, более ухоженных домов. Она бы так и поступила, если бы однажды утром не увидела у себя на веранде Сергея Владимировича. Он приехал к ней с письмом от родителей и просьбой дать ему приют.

– Так всё и началось, – улыбнулась Рашмани. – Чуть больше семи лет назад.

Она была красивой женщиной. В ней гармонично сочетались физическая сила здорового крестьянского тела и какое-то ненавязчивое изящество, благодаря которому Рашмани порой двигалась будто в замедленном танце. Чёрные волосы, которые она сегодня собрала в две туго закрученные косы с вкраплением бирюзовых нитей, тонкая и одновременно с тем крепкая шея, на удивление мягкая и в то же время выраженная линия подбородка – всё это притягивало взгляд и восхищало. Однако был в её красоте изъян, который Аня никак не могла ухватить. Потом поняла, что всё дело в её взгляде – он был отвлечённо-блаженным, будто подёрнутым слепотой. Рашмани никогда не смотрела в глаза собеседнику. Оставалась улыбчивой, сердечной в словах и поступках, но при этом витала в тумане. При первом знакомстве такой взгляд по-своему завораживал, а при долгом общении начинал пугать: в нём угадывалось что-то отталкивающее, болезненное.