Читать книгу - "Мусорщик - Дарья Вильке"

– Лаванду? – переспрашивает спина Проходящего. Спина делает вид, что ничего такого – лаванда.

– Лаванду, – упрямо повторяет Мусорщик.

Он будил его по утрам, тревожный запах лаванды, встречал на пороге дома после работы. А когда он засыпал, лаванда будто уже пропитывала все подушки и одеяла. Мусорщик распахивал окно – лавандой пахло еще сильнее. Мусорщик закрывал окна на все задвижки – лаванда растекалась по квартире, забираясь во все углы и щели.

– Ах, лаванда, – вдруг оборачивается Проходящий. – Это с балкона.

Он берет полотенце и вытирает руки – долго, тщательно, чтобы наверняка. Он развязывает завязки маминого фартука и вешает его на спинку стула, аккуратно сложив. Он подходит к Мусорщику и берет его за руку, как ребенка. Как его давно никто не брал. Никто давно уже не держал его руку в своей. Это так неожиданно, что Мусорщик даже не успевает воспротивиться. Рука Проходящего теплая и сухая, кажется, что он всегда держал Мусорщика за руку, и это неожиданно приятно.

Он ведет Мусорщика по квартире – и тому кажется, что он видит ее как в первый раз. Как будто бы не живет тут с самого рождения. Темный коридор, похожий на огромный орех изнутри. Нелепый колокольчик на стене – кто его повесил и когда, Мусорщик уже и не помнит. Шкаф, который уже совсем-совсем обтрепался, а он и не замечал. Проходящий ведет его так, словно хочет показать что-то особенное, что-то очень важное.

И оно – у балконной двери. Мусорщику кажется, что он долго-долго спал, а теперь проснулся. Иногда ты просыпаешься – и тебе хорошо. Иногда просыпаешься – и плохо. А иногда – просто странно. Странно от того, что ты спал и видел во сне. И странно от того, что видишь, проснувшись.

И рука – рука Проходящего будто вросла в его руку, будто бы не была чужой, рукой другого человека. Поэтому когда Проходящий мягко высвободился из руки Мусорщика, чтобы открыть балконную дверь, Мусорщику показалось, что его оставили падать. Куда-то, куда падать ему совсем не хочется.

Дверь открывается, и Мусорщик сам не понимает, как оказывается на балконе. Ноги сразу становятся ватными и локти тяжелеют, будто бы руки изнутри кто-то наполнил мокрым песком.

– Смотри, – говорит Проходящий – смотри! – И голос его радостный, такой, наверное, бывает голос у провожатых в рай.

Снаружи и вправду все похоже на рай. Коричневая плитка на полу блестит на солнце и от этого похожа на кусочки шоколада. На перилах в ящике цветут петунии, а в старой ванне, отчищенной до асфальтово-серых прожилок на чугунных боках и оказавшейся вдруг на львиных тяжелых лапах, буйствует лаванда. Лаванда пахнет так, что у Мусорщика кружится голова и ему хочется сесть прямо на пол.

Но он не садится – он не может сесть, потому что он вдруг вспоминает. Мама – вот тут сидит мама. И лицо у нее странное, чужое. Он уже совсем забыл, какое лицо было у мамы, а то, что помнил, наверное, придумал сам – и теперь видит каждую веснушку на ее виске. Каждую ресницу, каждый волосок в надменно приподнятой брови.

Мусорщик пятится к двери в комнату, он вовсе не хочет видеть ее так явно, так близко. И не хочет видеть, как из-за ее спины выступает гигантской тенью еще кто-то. Он огромный, как лось, он кажется неведомым лосем, страшным, совсем не таким, какими бывают лоси на связанных носках и глиняных чашках.

Мусорщик закрывает глаза – но они не исчезают. Они теперь просто тут. Потому что этот чертов Проходящий убрался на балконе.

Мусорщик разворачивается к нему:

– Смотри, смотри, что ты наделал! Они тут.

– Кто тут? – недоумевает Проходящий. – Я не вижу никого. Тут только ты.

Мусорщик захлопывает балконную дверь – так, что кажется, началось землетрясение.

– Убирайся! – кричит он на Проходящего. – Пошел вон! Я тебя сюда не звал! Я ненавижу тебя! Ты мне не нужен! И все, что ты сделал, – тоже не нужно! Они меня заставили, я ни одной секунды не хотел тебя здесь!

Проходящий смотрит на него, не отрываясь. Он смотрит серьезно и осторожно. Он с каждым шажком отходит все ближе и ближе к прихожей.

А Мусорщик кричит.

Мусорщик кричит. Он кричит не останавливаясь. Так громко, что его крик выплескивается на улицу, к мусорным бачкам и долетает, наверное, до самой Свалки. Он кричит, пока за Проходящим не захлопывается входная дверь.

VIII. Полосатый зонтик

Пустой дом – это, конечно, грустно, но не смертельно.

Дом опустевший – дело другое, опустевший дом – это смертельно грустно.

В опустевший дом всегда приходит осень – даже если за окном и весна.

Сначала Мусорщик выбежал на лестницу. Проходящего там не было. Он не стоял и не ждал, пока Мусорщик позовет его обратно. И на улице перед подъездом не ждал.

– Ну и ладно, – сказал сам себе Мусорщик, – погуляешь и придешь.

Он помолчал.

– Как есть захочешь, так и придешь.

Он надел носки с лосями, которые уже давненько не надевал, улегся в постель, натянул одеяло до носа. Было, конечно, не так, как раньше. Но все равно неплохо.

«Я сам себе хозяин», – сказал Мусорщик довольно. Потом он вспомнил про балкон, лаванду и выбрался из постели.

Смеркалось. Но даже в сумерках было видно огромную ванну, полную цветов. И еще их. Они все еще были там. Мама все так же сидела на садовом стуле, как будто бы и не сдвинулась ни на миллиметр с тех пор, как ушел Проходящий. И Он тоже. Он тоже стоял так же, как Мусорщик оставил их, захлопнув балконную дверь.

Мусорщику снова стало страшно. Он отвернулся от балкона, потом снова посмотрел туда – они были там.

Я их запер, думал он. Они сюда не войдут.

Но почему-то все равно вернулся в спальню почти на цыпочках. Он долго ворочался в постели, все никак не мог заснуть – то ли из-за Проходящего, а то ли из-за балкона.

Наутро Проходящий не вернулся. И на другое утро – тоже.