Читать книгу - "Синий треугольник - Владислав Крапивин"

К школе я вернулся позже всех. Кинул самовар в груду медной рухляди. И тут ко мне подступили. Впереди всех — Кимка.

— Ты, Викулов, говорят, какой-то металл прихватил для личного пользования… — Голову наклонил и прищурился. Красивый такой, причесанный, с белым воротничком. Красный галстук — из шелка.

— Три грамма… — бормотнул я. — Это… для коллекции. Потому что старина…

— Хоть какая старина, не имеешь права без общего разрешения! Давай сюда!

Раскомандовался! Наверно, у папочки научился, который замначальника городской милиции.

— Чего ты тут мне приказываешь! Генерал какой… — Это я уже брякнул напропалую. Понимал, что все равно не избежать скандала.

— Не хочешь по-хорошему?.. Отряд, слушай мою команду!..

Ох, не любил я драться. Боялся, по правде говоря. К тому же стояло вокруг меня человек семь. Конечно, не отряд, но уж не меньше чем звено. И казалось бы, пусть хватают, обыскивают, все равно без толку. Но бывали моменты, когда злость у меня перехлестывала через страх.

Недавно на школьном дворе срезали с тополей сучья. Они и сейчас валялись под деревьями. Я отпрыгнул, ухватил корявый, с себя ростом сук, прижался к тополиному стволу. Замахнулся:

— Только подойдите!

— Что такое тут у вас?! — это появилась Клавдия.

Все втянули головы, заморгали, засопели, только Блескунов не растерялся. Встал, как на дружинной линейке, подбородок задрал и будто рапорт отдал:

— Товарищ старшая вожатая! Мы для общего дела собирали металл, а Викулов одну свою находку присвоил! Для личного интереса! И, наверно, успел унести домой!

— Для какого интереса? Что за находка?

— Кусок от иконы. Он, наверно, в боженьку верит, молиться будет…

— Еще новости! Викулов, это правда?.. Брось палку!

Я опустил, но не бросил. Клавдия велела:

— Завтра принеси, что нашел. А то… слышишь, какие глупости про тебя рассказывают!

Ага, "принеси"! Тороплюсь! Как у нас в Старотополе говорят: "Сейчас побегу, только большие калоши надену…"

Дома я украдкой взял зубной порошок, разогнул, расправил темное жестяное кружево и щеткой стал отчищать его. И скоро оно золотисто заблестело. Кое-где остались, правда, черные пятна окиси, но все равно стало красиво. И я опять подумал: "Как на маминой иконе". И решил, что надо посмотреть, сравнить.

Мне повезло в тот вечер: тетя Глаша и дядя Костя ушли к знакомым. Тяжелый ключ от сундука был спрятан за стопкой тарелок в буфете (считалось, что я этого не знаю). Я отпер скрипучий замок, отвалил крышку. Постоял, вдыхая знакомый запах. Из сундука всегда почему-то пахло ванилью, как от праздничного теста. И когда мы с мамой сундук открывали, и сейчас тоже…

Икону я не нашел. Все остальное было на месте: и прабабушкино белое платье, и синяя старинная чашка с отбитой ручкой, и малиновая плюшевая скатерть, и расколотый письменный прибор из серого мрамора, и всякие другие вещи из давних довоенных лет. И пачка отцовских писем… А икона как растаяла. Наверно, тетя Глаша перепрятала куда подальше, а то и совсем выбросила. Небось решила: увидит случайно кто-нибудь посторонний — будут неприятности. Работала тетушка в городском архиве и почему-то всегда боялась неприятностей "по партийной линии".

Я потерянно сидел на краю сундука. Затем стал рассеянно перебирать отцовские письма. И заметил письмо, которого раньше не видел. Или не обращал внимания? Нет, я бы запомнил голубую красивую марку. На ней — салют над Кремлем и слова "9 мая".

Да, но… напечатать эту марку раньше Дня Победы не могли, верно ведь? А почерк-то отцовский! Я пригляделся к штемпелю: "18.04.46". Тихо-тихо стало вокруг, даже часы-ходики будто замерли… Обратный адрес: "Моск. обл., г. Дмитров, Садовая, 3". Я вытащил листок. Письмо было короткое. Все уже не помню, а главные слова такие: "Конечно, я виноват перед тобой и перед Петей. Но ты все-таки напиши про него хотя бы две строчки. Сын ведь. Имею же я право знать про него…"

Вот, значит, как. Ну что же…

Особого потрясения тогда я не испытал. Первое волнение быстро прошло, я сунул письмо в карман и начал рассуждать здраво.

Значит, отец не погиб, а просто не захотел вернуться домой. Скорее всего, "встретил другую". Мы, мальчишки послевоенных лет, были наслышаны про такие истории. Мама, видимо, погоревала, а потом решила, что пускай считается убитым. С глаз долой — из сердца вон. И для сына, то есть для меня, так спокойнее. Лучше погибший герой, чем бросивший семью беглец… Маму я не осуждал, она, наверно, правильно поступила. Отца я не помнил, никакой тоски по нему у меня никогда не было.

Сейчас я обрадовался, конечно, что отец живой, но радость эта была, признаться, хмурая и расчетливая. Наверно, как у окруженного врагами бойца, который вдруг нашел в кармане еще одну обойму.

А окруженным себя я тогда очень даже чувствовал. С одной стороны — вечные тети Глашины придирки, с другой — нынешняя история на субботнике. Хорошо, если до завтра забудут. Но едва ли. Блескунов — он принципиальный, вроде тети Глаши…

И, конечно же, назавтра Блескунов подступил ко мне еще до уроков:

— Ну? Принес?

— Иди ты… — неохотно сказал я.

Он сразу вытянулся, губки поджал. Весь такой показательный активист в вельветовом костюмчике.

— Нет, Викулов, это ты иди. Домой, сразу после уроков. И неси то, что украл. А то будет хуже…

— Я? Украл?!

Тут затренькал звонок.

На переменах меня не трогали, но после пятого урока Кимка подошел опять. С двумя звеньевыми: с Генкой Бродиным и толстым Бусей. И с Нохрей.

— Ну? Мы будем ждать полчаса. Иди.

— Ага. В больших калошах…

— Хуже будет, — опять пообещал Ким.

— Ну беги, жалуйся! И так уже наябедничал Клавдии! Осенью всех подговорил бить Турунчика за то, что ябеда, а сам…

Кимка сказал наставительно:

— Тогда было наше дело, среди пацанов. А сейчас общественное. Ты против пионерского отряда идешь, значит, ты против советской власти.

Тут я ему и вделал! По носу! Даже для себя неожиданно. Рука будто сама размахнулась и — хряп! И закапало у него на вельвет шоколадного цвета… Кимка пискнул, быстро сел за парту, уткнулся лицом в ладони… И, конечно, шум, крик. Неизвестно откуда — Клавдия Георгиевна и наша Анна Игоревна… В общем гвалте и в хлюпающих словах Кимки выяснилось, что Патефон, то есть Петька Викулов, против целого коллектива. Украл часть медной добычи, потому что тайно верит в Бога, хотя и "Торжественное обещание" давал. Да еще руки распускает…

Клавдия сказала:

— Это уже переходит всякие границы!.. Ты что, Викулов, правда верующий?

— А вам-то что…

Я вполне мог ответить "нет". Потому что был вовсе не верующий. Но она хотела, чтобы я отказался от того, что любила мама. Пусть этот оклад не с маминой иконы, но такой же. Тем более теперь, когда той иконы нет… Сейчас у меня будто ниточка между мной и мамой, а если уступлю, отдам… Но разве им объяснишь! Стоят, сопят, ждут. Как тогда, вокруг Турунчика… Только сам он, Турунчик, поодаль и глаза опустил…