Читать книгу - "Случайному гостю - Алексей Гедеонов"

Праздновали ли Рождество в Назарете? Если да, то что дарила Мария маленькому Иисусу? Игрушечных зверей, вырезанных Иосифом? Заставляли ли его помогать накрывать на стол? А петь песенки с табуретки?

Мы с бабушкой раскладываем на столе сено — память о яслях, где спали Мать и Младенец. Память о пастушках, пришедших первыми приветствовать Спасителя, и о травах и деревьях, что спешили сквозь колючие ветра Самарии склониться у вертебы. Сено пахнет летом, шуршит и мнётся. Радиоприемник оскорблённо молчит. Вакса не менее оскорблённо молчит на стуле и время от времени дёргает спиной. За окном полощут горло льдом синички.

Бабушка нежно разворачивает огромную желтоватую скатерть, это холст, небрежно подрубленный по краям, однажды осенью его выткали в некоей усадьбе на скрипучем станке и заговорили — вот он и не ветшает, сколько ни крахмаль — Вигилия за Вигилией, именины, поминки, посиделки и прочие, прочие соучастники абажура и вишневого стола оставили на нем незримые штрихи. Время от времени мне кажется, что рано или поздно — капельками от вина, парафиновыми потеками или брызгами бесконечных бабушкиных соусов — «желоного»^[112], «боровчанего»^[113], «журавьонего»^[114] — проступит Книга бытия — и сказано там будет…

— Лишения… — бабушка перестала шуршать сеном и укрыла его сверху желтоватым холстом-покрывалом. — Лесик, я не хотела сказать того в Свентый Вечер, но только лишения…

— Что лишения? — сердито буркнул я, так и не считав тайну тайн со скатерти.

— Почти всё, — просто до странности, сказала бабушка. — Сама жизнь — лишения… и обретения также. Наш дар — это лишения. Работа тяжкая. То похоже с диамантом — берут и режут беспощадно, тогда лишь сверкает. Известно уже, — продолжила бабушка, беря со стула верхнюю скатерть, — про миссию? Было тебе знание про цель? Твою… власну^[115]?

— Оправдывает средства… — радостно брякнул я.

— Не всякий раз, — задумчиво присмотрелась к сгибу «обруса» бабушка. — До цели путь — то миссия. Страсти… Пассии. Безкревна жертва. Такое.

И она хлопнула распростёртой тканью.

— Никогда о таком не думал, — сознался я.

— То, что дает нам силы, — и бабушка подняла палец к чердаку — на его балках она сушила бельё, а я «женил» травы. — Забирает у нас самое дорогое, всегда…

Из радиоприемника раздался подозрительный треск, и из бесконечности помех вдруг отозвался Шопен.

— Вы, бабушка, так говорите специально, — пугливо сказал я и выставил на стол из буфета стопку тарелок. — Я почти испугался.

— Надо исключить «почти». Абсолютне, — ответила бабушка, с силой разглаживая верхнюю скатерть руками, ткань издавала шорох, словно шептала под ее ладонями, и стертый узор на нерушимом аксамите, казалось, полз вслед бабушкиным рукам. Скатерть, «обрус фамильный», была старой, бархатной, двойной и тёмно-красной в золотые разводы — ей теперь украшать нашу кухню до самых Трёх Царей, а иной раз и до g января — «когда все кончится» — подсказал услужливый голосок…

— Только правдивое глупство^[116] бесстрашно, — закончила она и посмотрела на меня поверх очков.