Читать книгу - "Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов"

— Не надо, — твердо сказал вербованный. — Максим Горький тоже был бродягой.

— Так то ж Максим Горький! А потом когда это было… — Боясь обидеть нового жильца, мать заулыбалась, сделала вид, что пошутила.

— Значит, Максиму Горькому можно? Джеку Лондону можно? А мне нет?

— Кому? — не поняла мать.

— Джеку Лондону, — подал голос Васька. — Он «Белый Клык» написал.

— Верно, молодой человек. Тот самый. — Вербованный подмигнул Ваське, будто своему союзнику, и снова обратился к матери: — Романтик я, мамаша. Понимаете? Ро-ман-тик! — И он поднял торжественно руку.

Мать неопределенно двинула плечами. Васька слышал о романтиках, читал о них в газетах. Так называли комсомольцев, которые на Дальний Восток поехали город строить. Но он представлял их совсем не такими. «Романтик»… Васька недоверчиво посмотрел на вербованного, тот понял его, пояснил:

— Романтики, молодой человек, тоже бывают разные. Я, например, люблю свободу, люблю бродить по свету, мне доставляет удовольствие видеть новые края, новых людей.

— А где же ваши вещи? — спросила мать.

— Вещи? — вербованный насмешливо двинул бровями и осмотрел себя, словно искал что-то. — Вещи!.. А зачем они? Обуза. Омниа меа мекум порто. Это вам говорит что-нибудь?

Мать покрутила головой, Васька усмехнулся: его стал забавлять этот рыжий бродяга.

— Я так и знал, — сказал вербованный. — Переведу. Древние римляне так говорили: «Все мое ношу с собой». — И он хлопнул себя по бокам. — Ну, все? Знакомство состоялось? Допрос окончен!

— А как зовут, не сказали, — не унималась мать.

— Верно. Главное-то мы и забыли! Зовут меня Василий Никифорович Разумовский. Это вам говорит что-нибудь?

— Говорит, а как же! — согласно кивнула мать. — По-нашему. Вот тоже Василий, — мать указала на Ваську. — И Никифор есть у нас в родне. Правда, дальней…

— Ну и прекрасно! Значит, будем считать, что я свой. А если бы вам родней доводились и Разумовские — было бы совсем трогательно. Верно, тезка? — спросил он у Васьки и сам ответил: — Поживем, мол, увидим? И то верно. — Он отвернул одеяло, пощупал матрас: — Солома! Опять солома! — Встал, скатал постель в рулон, переложил на другую койку, а матрас взял в охапку и понес во двор. За сараем вытряс из него солому, сложил по длине вдвое, потом скрутил его в трубку и пошел огородной тропкой. Уже возле деревьев оглянулся, произнес торжественно: — Не бойтесь! Матрас будет цел!

Хозяева — все четверо — долго смотрели на огород, пока вербованный не скрылся за деревьями. Мать вздохнула, покрутила головой:

— Что ж это Захар?.. Обещал ведь комсомольцев прислать…

Алешка вышел наперед, напыжился, изображая великана, поднял палец высоко над головой, продекламировал:

— Я — ро-ман-тик!

Васька и Танька засмеялись, а мать пригрозила им и предупредила:

— Ну-ну!.. Вы поосторожней…

Разумовский вернулся через час или полтора с матрасом, набитым мягким пахучим сеном.

— О, сенца где-то раздобыли? — обрадованно встретила мать квартиранта.

И не понятно было, чему она радовалась: то ли действительно сенцу́, то ли возвращению в дом матраса, за который она расписалась в Захаровой папке.

Васька хмуро покосился на мать: ему жилец не нравился, и он готов был пожертвовать даже матрасом, только бы он не возвращался. «Бандюга какой-то…» — думал о нем Васька. Мать поймала косой Васький взгляд, шепнула ему:

— Может, он только с виду страшный, а так человек хороший? Видишь, слово сдержал: матрас не унес.

— Нужен ему матрас! Ценность большая! — ухмыльнулся Васька.

— А больше ему у нас нечем разжиться, — спокойно сказала мать. — Сундук пустой, нарядов не накопили. — И, заглянув в комнату, где Разумовский укладывал свой матрас, громко, будто глухому, сказала: — Нужда заела, решили стеснить себя — пустили общежитие. — Оглянулась на Ваську: вот, мол, как здорово, как незаметно, будто ненароком, расскажет она вербованному о своей бедности и таким образом развеет у того дурные мысли, если они у него были. — Осень подходит, детям в школу идти, а надеть нечего. Топливо дорогое, все съедает…

Разумовский продолжал ладить свою постель и, казалось, не слушал материных речей. Но, закончив дело, сел на койку, покачался, словно пробовал, мягко ли, и, подняв голову, внушительно проговорил матери:

— Мамаша, я же вам сказал: не бойтесь меня. Я вас не обижу.

Мать засмущалась и, чтобы как-то замять неловкость, заговорила торопливо:

— Да разве я к тому?.. Топливо, говорю, дорогое. Уголь — беда наша. А почему? Кругом шахты, в газетах пишут, что добывают его сейчас много… И правда, много: составы бегут один за другим и все больше с углем, а купить его трудно…

— Уголь — хлеб индустрии, и это не просто слова, — сказал Разумовский и стал загибать пальцы: — Паровозам уголь нужен? Доменным печам нужен? Химической промышленности нужен?

— И то верно, — закивала мать.

— А сейчас, когда мы взяли курс на индустриализацию, потребность в топливе намного возросла, и растет она с каждым днем. — Помолчал, добавил: — Да и вообще, топить углем — это преступление.

— Как так? А все топють. Чем же еще топить? Дров у нас нет и кизяков — откуда их стольки?

— Бесхозяйственность. Это не я, это еще Менделеев сказал: топить углем — все равно что топить ассигнациями.

Заинтересовавшись разговором, Васька подошел поближе, стал у двери. Разумовский указал на него пальцем, спросил:

— Разве ты не знаешь об этом?

— О чем? — Васька взглянул на мать.

— О Менделееве. — Разумовский смотрел на Ваську, ждал ответа.

Тот застыдился, будто не выучил урока, покрутил головой.

— В какой класс ходишь?

— В шестой перешел…

— Еще узнаешь, — подбодрил его Разумовский и продолжал: — Уголь, как и нефть — самое ценное сырье, которое подарила природа человечеству. Из него можно делать керосин, бензин, разные смазочные масла, резину, шерсть, спирт, маргарин…

— И шерсть?.. — искренне удивилась мать.

— Да. Скоро мы с вами будем ходить в костюмах из искусственной шерсти. — Разумовский потрогал свою рубаху.

— И маргарин из угля? — продолжала удивляться мать. — И его можно будет есть?

— Конечно! Химия, молекулы туда-сюда поменяют, и все.

— Он же черный будет? — не верит мать.

— Не отличите от настоящего. — Разумовский был доволен произведенным впечатлением, продолжал: — А спирт, например, из угля я уже пил. Не отличишь от обычного. Поэтому жечь уголь в топках — действительно преступление.

— А чем же топить? — допытывалась мать. — Обед на чем-то надо варить…

— Обед можно сварить на электроплитке, на газу… Солнечную энергию будут использовать.

— Это когда еще будет! — махнула мать рукой. — А есть сейчас хочется…

Ваське разговор понравился, будто интересную книжку прочитал. Научную фантастику он любил. Хотя резина из угля — это уже никакая