Читать книгу - "Голоса за стеной - Григорий Соломонович Глазов"

незнакомого, и эти-то детали придают твоему случаю неповторимость и несхожесть с опытом других. Верно, типы людей существуют, но каждый человек — это не тип, да и чувства возникают не по заповеданным рецептам осмотрительности, а неизвестно почему; и на фоне прямо-таки страшной — в понимании бесполезности сопротивления ей — красоты уже не замечаешь густо начерченных ресниц и хрипловатого голоса. А когда замечаешь, то оказывается, что любишь именно это, именно несовершенство, да как еще любишь!..

Если ты застенчив, и робок, и неумел, как для тебя окажется живительна общительность другого человека, беззлобная прямота его оценок, нетребовательность и легкость. Ты примешь все, даже если будешь подозревать, что в противоположности ваших характеров кроется зародыш драмы.

Но вначале, при первом появлении, Люда и не выглядела противоположностью.

Она вошла в сопровождении долговязого парня и, сбросив на пол оранжевую сумку, рассеянно расцеловалась со всеми, ее спутник тоже расцеловался с девушками и обменялся мужественным рукопожатием с Володей и бородачами.

— Пойдем на Ривьеру или на Приморский? — спросил он. Ему что-то ответила Марина. — Как хотите. Мне на Ривьере больше нравится.

И Гриша понял, что они будут на Приморском, хотя и не знал еще, что это, и где это, и насколько это удобно для него.

— А ты что-нибудь рисовал в Сочи? — спросил по дороге на работу Владимир Иванович. — Я ведь там и не бывал ни разу. Как-то не пришлось. В Крыму бывал, в Евпатории, все с детьми… Однажды в Феодосии. В Ялте на экскурсии. А на Кавказе не был. Красиво, говоришь? А ты принеси свои наброски.

И путь продолжался в молчании. Шли вдоль ограды политехнического института, за ней начинался парк. В детстве этот парк казался Грише огромным и таинственным, теперь он был прозрачен и прост. Гриша смотрел на ели и клены, а вспоминал Сочи: подтянутые, надменные кипарисы и эвкалипты, оборванные, со свисающей полосами корой, под которой обнажается ствол цвета человеческого тела…

На пляже, далеко, почти в часе езды от своего пансионата, Гриша, стараясь не привлекать внимания, писал акварелью. Писал, конечно, Люду. Контраст между ее уверенным жизнелюбием и тревожной напряженностью Киры был настолько разительным, что Гриша отказался от намерения писать их группой. Это намерение вернулось позже.

Геологи сидели метрах в пяти от Гриши: Люда на полотенце, рядом с нею Вовик (звали его Котенок); энергично мошенничая, они играли в подкидного дурака; чуть в стороне — Кира и Володя. Марины и бородачей не было.

Гриша уже сделал три карандашных наброска с Люды и два с Киры, а теперь писал Люду акварелью на плотном ватмане. Листы ватмана, сложенные пачкой и склеенные по бокам, служили мольбертом; исписанный лист он отрывал — и можно писать на следующем.

Конструкция привлекла внимание Вовика. Он сперва щурился со своего места, а когда Гриша оторвал очередной лист и принялся на следующем набрасывать Киру, подошел ближе, посмотрел, присвистнул и позвал Володю.

— Видишь?

— Видю, — ответил Володя. — Суслик, перенимай опыт. Эге, братец, да тут тебе перенимать и перенимать! Можно взглянуть? — Он потянулся к акварельному портрету Люды. — Это ты сейчас? Не может быть! Честное слово? Э-э… Людка, Кира, идите сюда! Познакомьтесь.

Гриша потерялся при знакомстве. Он беспорядочно двигал руками, делал какие-то нелепые жесты шеей и головой, а свое имя пробормотал так невнятно, что Володя вынужден был переспросить. Но Володя же и разговорил его помаленьку. Он все понял и был так деликатен!

— Как человеку вряд ли, но как художнику тебе повезло. Мы тебе обеспечим роскошную натуру. Имеются в наличии два таких таежных пирата, по выражению нашего начальника. Аз грешный согласен позировать, но в профиль, чтобы видно было только одно око. Вовик может быть использован в качестве краскотера… Художники, кажется, трут краски, правда? Ну вот, я же знаю… вернее, слышал, но для чего трут — понятия не имею. Да, у нас есть еще совершенно потрясающий экспонат — наш начальник Леня Кошкин, личность уникальная…

Когда уже все вместе возвращались с пляжа, Гриша, поотстав с Володей, стал несвязно говорить ему что-то признательное, но тот мягко его остановил:

— Давай условимся сразу: без приятных слов. У нас это не принято, Будем работать на подтексте. Годится?

Казалось, никто из них не способен говорить серьезно. И даже бородатый мудрец Вартан изрекал свои афоризмы в такой форме, что их можно было принимать, можно было и смеяться. Как угодно.

И Володя произнес следующую серьезную фразу только дней через десять после знакомства. За какую-то удачную выходку обняв Люду, он заметил страдающий взгляд Гриши и сказал:

— Не обращай внимания, это братское. Людка блондинка, а я люблю брюнеток с узкими лицами. — И, внезапно присмирев, мельком взглянул на Киру. Она лежала у самой воды вверх лицом и тихо гладила тонкими пальцами нагретую гальку.

Дождь, дождь… Все тот же, еще с самого утра, нудный осенний дождь. Серые дома, серые тротуары, деревья, прохожие. Худенький мокрый котенок спал на прилавке газетного киоска… Как приятны в такую погоду воспоминания…

В аудитории светло и пустовато. Матовые шары под потолком. По стеклам окон стекали извилистые капли.

В тот момент, когда доцент кафедры «Детали машин», привстав на цыпочки и перекосившись, писал под самым обрезом доски формулу расчета вала, нагруженного крутящим и двумя изгибающими моментами, Гриша достал из конверта вырезанный из черной бумаги силуэт — профиль Люды. На нем округлым детским почерком нанесена желтой акварелью дата. В этот день…

Но еще раньше этого дня прибыл, наконец, Леня Кошкин, и ссора между ним и Людой произошла прямо на глазах у Гриши. Очень интеллигентная была ссора, Гриша даже не сразу разобрал, что это такое. Несколько напитанных ядом замечаний, внешне вполне благодушных, несколько иронических мин…

Леня Кошкин появился в лагере геологов (они жили в двух палатках, разбитых вопреки запрету городских властей в самом зеленом углу Светланы) в сопровождении Вартана и Марины. Он улыбался и подпрыгивал на одной ноге. Вторая, толсто обмотанная бинтами, не помещалась в туфлю. Да и весь Кошкин был обинтован по самое горло, и это с самого начала окружило его в глазах Гриши героическим ореолом, за которым как-то потерялись одутловатое лицо, быстрые глаза, хищный нос и лысина от лба до затылка.

Ореол этот тщательно и каждодневно поддерживался самим Кошкиным, это входило в его распорядок дня: столько-то минут на укрепление своего авторитета. Некоторые мероприятия в этом направлении были даже общественно полезны, хотя и рискованны с точки зрения соотношения сил. Так, дня через три после прибытия, когда Леня еще почти не ступал на