Читать книгу - "Золото Хравна - Мария Пастернак"

Муж этой женщины, — продолжал Никулас, указав на Гудню, — был свободный бонд, обычный крестьянин. Как и брат его, Торгисль. Стало им невмоготу тянуть их обедневшие хутора, оба сильно задолжали хольду Хельги. Пришлось им передать ему в счет долга всё что имели — и усадьбы, и скот. По договору же оба, каждый на бывшей своей земле, оставались у него издольщиками. Прошло какое-то время, и сосед мой Хельги, пользуясь своим правом, заявил, что повышает ренту. И что оба брата должны весь свой урожай — тот, что идет на продажу, — продавать ему как хозяину земли; а цену назначил много меньше принятой. Торгисль был взбешен. Он заявил Хельги, что тот грабитель и вор, — да, собственно, так оно и было.

Тут истекли три года со дня договора, и Хельги немедля его расторг и заявил, что Торгисль вместе со своим семейством может убираться с его земли, куда вздумается. Торгисль схватился было за секиру, но дворня Хельги скрутила его и вытолкала со двора. Хельги пригрозил Торгислю судом за нападение на хозяина в его собственном доме. Куда было податься бедняку? Обратиться в тинг? Но Хельги сам хёвдинг и главный тингман в хераде. Торгисль ушел в горы, прихватив с собою пару коров — со своего, между прочим, двора. Должен же он был как-то кормить семью, а было у него четверо детей. Беда в том, что ничего своего к тому времени у него уже не оставалось, и его коровы давно принадлежали Хельги.

Приди Торгисль тогда ко мне, я нашел бы, как ему помочь, но со мною он был незнаком. Другого пути, кроме как стать вне закона, у него не оставалось. Я сам человек не бедный, но видит Бог: что происходит теперь с нашим народом, берет меня за живое. Простой крестьянин, даже потомственный одальман теперь всё одно что рабочий скот. Былые свободы наших бондов ныне ничего не значат. Новая знать норовит прибрать к рукам все земли, бедные нищают, теряют и права свои, и имущество, а богатые богатеют втрое и загребают столько власти, сколько могут ухватить.

— Многие наши бонды согласятся с этими словами, хёвдинг Никулас, — кивнул Торлейв.

— А что же дальше было с Торгислем? — тихо спросила Вильгельмина.

— Хельги вызвал Торгисля на тинг за кражу. Коров оценили в полмарки, и помимо их стоимости он еще должен был заплатить виру в тринадцать марок серебра. Где, скажите на милость, человек неимущий и бездомный мог взять такие деньги? Разве что ограбить кого на большой дороге? Многие так и делают, но Торгисль не был способен на разбой. Так вот он и лишился мира и поставил себя вне закона.

Однако Хельги этого показалось мало. Полагаю, он опасался мести Торгисля. Возможно, и не без оснований: говорят, что Торгисль не раз открыто ему угрожал. Хельги послал за Нилусом из Гиске и его людьми. Не знаю, за какую плату они сговорились; полагаю, цена была много больше двух коров.

Первое, что сделал Нилус из Гиске, — именем короля арестовал Туре, мужа Гудню, что честно продолжал тянуть лямку на Хельги. Туре виновен был лишь в том, что носил брату еду в горы, не давая его детям умереть с голоду. Нилус обвинил Туре в укрывательстве беглого разбойника. Он хотел, чтобы тот рассказал ему, где прячется Торгисль. Туре отказался, и они избивали его до тех пор, пока тот не умер. Тогда Нилус принялся за Гудню. Он взял ее сына, мальчика десяти лет, и сказал, что, если Гудню выдаст своего деверя, он пощадит и ее ребенка, и семью Торгисля. Что могла сделать бедная женщина? Она поверила ему — рассказала, где прячется Торгисль. Нилу с и его люди отправились в горы и взяли мальчика с собой. Стоит ли говорить, что они прикончили их всех? И Торгисля, и его семью, и сына Гудню. Гудню потом умоляла его убить и ее, но он не пожелал.

Мать Гудню когда-то была служанкой у матери Сольвейг. Гудню некуда было податься, она пришла к моей жене и рассказала нам все. Я был потрясен. Я разыскал Нилуса — мы с ним когда-то были знакомы. Я спросил его, как могло произойти такое. Он сказал, что Торгисль и старшие его сыновья обстреляли из луков его людей: «Двое погибли. Нам не оставалось ничего другого, как ответить на силу силой». — «А дети?» — спросил я. «А что дети? — отвечал он. — Слабые всегда погибают первыми. Не станете же вы, Никулас Грейфи, ссориться со мной из-за этих щенят!» Тут-то я и выхватил меч, но мне не дали довести дело до конца. Набежали его люди и разняли нас.

Бедняжка Гудню заболела после этого, долго лежала в горячке. Сольвейг ухаживала за ней всю зиму. После выздоровления Гудню стала жить у нас, да и некуда ей больше идти.

— Отец рассказывал мне о таких вот подвигах Нилуса, — вздохнул Торлейв.

— Оставайтесь у нас хотя бы до утра, — пригласила Сольвейг. — Солнце скоро сядет, и дотемна вы все равно не найдете другого ночлега. За холмом еще есть две усадьбы, но вас едва ли пустят туда ночевать, да оно и опасно…

— Оставайтесь! — подтвердил Никулас. — Должен же я хоть как-то отблагодарить тебя за нашего Гёде.

— И за Гудню, — добавила Сольвейг.

— Кстати, Сольвейг, женушка, — сказал Никулас, — не пора ли тебе пойти сменить свой кухонный наряд на то новое платье и гебенде^[116], что я привез тебе из Бергена? И выйти наконец к гостям? Думаю, наши люди справятся со стряпнею и без тебя.

— И то верно, — отвечала Сольвейг. — Пойду-ка переоденусь.

— Так что, Торлейв, — спросил Никулас, — переночуешь у нас?

Торлейв взглянул на Вильгельмину, представил себе холодную ночевку в снегу.

— Нас ищут, — сказал он. — Вчера днем с перевала я видел, как они шли по нашему следу. Они были далеко, но сегодня мы потеряли много времени из-за сломанной лыжи.

— Кому придет в голову искать вас в доме, где празднуют помолвку! — Никулас хлопнул Торлейва по плечу. — Ночью была метель, вашу лыжню занесло так, что ее теперь никто не отыщет.

— Не хотелось бы, хёвдинг Никулас, причинять вам неприятности…

— Давно уж не страшусь я подобных неприятностей, Торлейв. Я не раз платил виру за то, что прятал кое-кого у себя на дворе, а прятал куда чаще, чем платил. Так неужто я стану гнать со двора в мороз живого человека только за то, что он не в ладах с законом? И потом, я же должен знать, что случилось со Стурлой! Пока что я ничего толком от вас не добился. Оставайтесь. Я приду поговорить, когда гости улягутся спать.

И Торлейв сдался.

Вильгельмина пошла в светелку, к дочерям Никуласа, а Торлейв отправился в поварню. Слуги сочли его челядинцем кого-то из гостей. Он провел вечер, отмывая котлы в корыте с мыльной водой. На двор постоянно прибывали гости, оттуда доносились веселые возгласы, крики, смех, звон бубенцов. Пировали до глубокой ночи. К тому времени, как гости угомонились, Торлейв давно спал в маленькой каморке за печью при поварне. Он уснул мгновенно, едва сомкнул глаза, и проснулся оттого, что кто-то теребил его за плечо:

— Эй, проснись, мне надо поговорить с тобою!

Торлейв открыл глаза.

— Кто здесь? — спросил он, сонно вглядываясь в темноту.