Читать книгу - "Тень каравеллы . Мой друг Форик или опаляющая страсть киноискусства - Владислав Крапивин"

Мама была дома. Она с кем-то разговаривала – это я услышал еще за дверью.

Сначала я решил, что у нас Сергей Эдуардович: он иногда заходил. Но нет, голос у собеседника был незнакомый.

До меня донесся конец фразы:

– …наверно, стал еще больше похож. Почти взрослый, как Виктор.

Что еще за Виктор? Кто на кого похож?

– Конечно, – сказала мама. – Хотя, по правде говоря, Виктора я не очень помню. То есть помню, как он голубей гонял, как играл с моей дочерью, а вот представить лицо, голос уже трудно…

– Да… – со вздохом сказал собеседник. – А я вот уже не забуду…

– Еще бы… – откликнулась мама.

Подслушивать нехорошо. Но ведь я и не подслушивал нарочно. Я просто стоял перед дверью и боялся ошеломить маму видом своего носа.

Мама продолжала разговор:

– А Славика я хорошо знаю. Он у здешних мальчиков вроде командира. Я даже рада, что мой сын все время с ним играет. Как-то спокойнее на душе.

– Хорошие товарищи – великое дело, – сказал мужчина.

– Разумеется. И хорошо, что именно Славик – заводила в нашем дворе. Он рассудительный и не хулиган. А ведь бывают среди больших ребят такие, что подойти страшно.

– Бывают… – согласился незнакомец.

– Впрочем, за своего Владика я спокойна, – сказала мама, и в голосе проскользнула горделивая нотка. – На него хулиганы не повлияют. Есть в нем, знаете ли, такая врожденная интеллигентность.

В этот момент с меня соскользнул наплечник и загремел на полу. Скрываться стало невозможно. Я толкнул дверь, сказал «здрасте» и постарался отвернуть нос от света, чтобы мама не заметила.

Но разве от нее скроешь!

– О-о-о! – с глубоким стоном сказала мама. – О-о-о! Что это такое?

Мой растерзанный вид, жестяные латы, кудлатая голова и, главное, разбухшая, с кровоподтеками переносица никак не вязались со словами о врожденной интеллигентности.

– Что с твоим носом? – трагическим голосом спросила мама, и глаза ее стали круглыми.

– Стукнулся…

– Ты с ума сошел! Тебе наверняка перебили переносицу!

– Не волнуйтесь, – добродушно сказал мужчина. – Когда перебивают переносицу, человек валится без сознания. Это штука серьезная. Я в таких вещах немного понимаю.

Он сидел у окна, и я не сразу разглядел его. Потом он подошел, осторожно потрогал большим жестким пальцем несчастный мой нос и сообщил:

– Через два дня все пройдет.

Я смотрел на него снизу вверх. Это был крупный, полный человек, почти лысый, с круглым лицом и хорошими светлыми глазами. На отвороте пиджака был у него привинчен орден Отечественной войны. Пиджак был новый, а орден потертый, с отбитым уголком эмали. (Я вспомнил, что на папином таком же ордене, который нам прислали, тоже был отбит эмалевый уголок. Он откололся, когда папа упал на мостовую. В том городке.)

– Но смотрите, какая опухоль! Это ужас но! – сказала мама, слегка успокоившись.

Я решил обидеться:

– Что – ужасно? Разве я виноват?

– Все ужасно! – отрезала мама. – То, что ты каждый день являешься в ссадинах и царапинах. То, что я постоянно боюсь, как бы ты не сломал шею. То, что у тебя такой дикий вид. Что о тебе подумает незнакомый человек?

Ну что подумает? Кажется, он не думал ничего плохого. С интересом поглядывал на мое вооружение.

– Снимай все железо и ложись! – велела мама. – Я сделаю компресс. Живо!

Я знал, что нельзя спорить, если мама берется за лечение. Хуже будет.

Пришлось лечь на кровать вверх носом, и мама принялась обмывать его кипяченой водой, а потом обкладывать смоченными ватками. Жидкость на ватках была холодной и отвратительно пахла больницей.

Ходики на стене между тем стукали да стукали. И до шести часов осталось наконец только пять минут. Как раз, чтобы добежать до кино.

– Мам, всё! – бодро сказал я и вскочил.

– Что значит «всё»? Кто тебе разрешил встать?

– Уже совсем не болит!

– Это ничего не значит. Может быть внутреннее кровоизлияние.

– Мама, – сказал я как можно убедительнее, – ничего не может быть. Меня ребята ждут. Я же обещал.

Мама очень удивилась:

– Что? Ждут? Ребята? И ты думаешь, я тебя куда-нибудь отпущу, пока нос не придет в порядок?

– Ма-ма!

– Немедленно ложись!

Пришлось пойти на отчаянный шаг. Не очень это хорошо, но ничего не поделаешь. Я постарался зареветь.

– Зря, – сказала мама. – Не трать силы. Я прекрасно знаю, когда ты ревешь по-настоящему.

Я заревел по-настоящему.

– И не стыдно? – спросила мама. – Как девчонка! При постороннем человеке. Знаешь, кто это? Фронтовой друг Виктора, Славиного брата. А ты распустил нюни.

От удивления я перестал плакать и сквозь мокрые ресницы взглянул на гостя. Оказывается, это не мамин знакомый, не работник редакции, а фронтовой друг Дыркнабова брата!

Я смутно помнил Виктора: он приходил иногда к Таньке. Это был худенький, невысокий парнишка, чуть постарше нынешнего Славки. А друг его вон какой большой. Лысый. Совсем взрослый.

Но все же это, правда, был настоящий фронтовой друг. Он посмотрел на меня выручающим взглядом и неторопливо заговорил:

– Мы были с Виктором в одном взводе… А потом я искал, кто у него остался. Мать, братишка, сестренка… Вот, приехал нарочно, а их нет дома. Зашел к вам. Думаю, соседи знают… Где же Славка-то?

Вот оно, спасение!

Я, укоряюще поглядывая на маму, сообщил, что Славкина мать на дежурстве в депо, а Славка и Манярка ждут меня под часами. Очень ждут. Я дал честное слово. А если я не успею, они уйдут на реку без меня, и никто их не найдет до самого вечера, потому что берег большой и укромных мест на нем целая тыща. И никто не скажет им, что приехал фронтовой друг их старшего брата!

Мама смутилась.

– Действительно… – сказала она. – Извините меня. Я так перепугалась, что совсем не подумала. Конечно, надо их позвать. Только не было бы кровоизлияния…