Читать книгу - "Темно-синий - Холли Шиндлер"

Я отключаюсь от них и смотрю на папин свитер — на этот раз он черный, наверное, кашемировый — и на розовую рубашку в полоску, воротничок аккуратно завернут поверх ворота свитера.

Я представляю себе, как Брэнди покупает эту розовую рубашку в каком-нибудь супершикарном мужском отделе, где она покупает всю папину одежду. Представляю, как она расплачивается за нее одной из своих ста пятидесяти трех кредитных карт и несет домой в просторный пентхаус. Я вижу, как папа ораторствует над этой рубашкой — мужчина, который всегда говорил: на Рождество ни одного подарка из магазина. Держу пари, он даже распустил слюни над этой дизайнерской хренью, которую ему притащила Брэнди, и даже не на Рождество или день рождения, а просто так, и она стоит больше, чем продукты для их семьи на неделю.

Теперь папа и Нелл перестали тыкать друг в друга и бить по воздуху и кивают головами — да, да, да.

— Я согласен. — Я слышу, как говорит папа. — Очень жаль, что мы не сделали этого несколько лет назад.

Я знаю, о чем они говорят, — я могла бы все сделать по-другому, но не сделала. И я чувствую себя жалким куском дерьма, потому что после всех этих лет, проведенных с мамой, я сделала немыслимое, непростительное. Я бросила ее. Я отдала ее врагу.

Они собираются отправить ее в психушку. И это эгоистичная мысль, я знаю, но что же будет теперь со мной?

У меня сносит крышу. И я бегу — вскакиваю со своего стула, прочь из приемного покоя, прочь из больницы.

Но, погодите, куда мне бежать? «Темпо» стоит дома, в больницу нас привезли в «скорой помощи». Сейчас так темно, что и думать не стоит идти пешком. Надо мной черное, как смола, небо и мерцающие звезды, а-ля «Звездная ночь».

Я ненавижу, ненавижу, ненавижу эту картину!

И я плюхаюсь на тротуар. Опускаю руки в карман толстовки и слышу, как хрустит в складках старая пачка сигарет, о которой я забыла. Я прикуриваю прямо здесь, наплевав на то, что сигаретам, наверное, уже шесть месяцев и они черствые, как плесневый хлеб, и даже что здесь, наверное, действует какой-нибудь закон, запрещающий курение рядом с больницей.

На парковке зажигаются фонари. Над головой стрекочет вертолет — наверное, жертва аварии. Чего бы я только не отдала, чтобы поменяться с этой жертвой местами: все лучше, чем знать, что я отделалась от мамы и обрекла ее на судьбу худшую, чем смерть. Я обещала ей, обещала — никаких таблеток, никаких врачей, никакого папы, никакой Нелл.

Бум.

Шаги клацают по тротуару, и я готовлюсь к бою. Только попробуй. Только попробуй взять сигарету в рот, и я выцарапаю тебе глаза. Я горю желанием надрать кому-нибудь задницу. Давай, слабо? Скажи мне…

Но кто бы это ни был, он не говорит ни слова, просто садится рядом со мной на тротуар.

Когда я поворачиваюсь, она здесь — белые волосы и черные очки.

— Здесь определенно дерьмовый кофе, — говорит Нелл, показывая на чашку, которую она взяла в больничной кофемашине. — Но можешь отхлебнуть, если хочешь.

— Нет, спасибо. — И я прячу свою сигарету и тыкаю ею в тротуар, потому что Нелл, скорее всего, не одобрит.

— Нет, нет, не обращай на меня внимания, — улыбается Нелл. — Продолжай. Я уважаю девочку, которая не позволяет всяким правилам сверху — вроде «до восемнадцати не продаем» — вставать на своем пути.

Я пожимаю плечами и вытаскиваю еще одну сигарету из своей похудевшей пачки. И поскольку Нелл это не парит, я прикуриваю одну и для нее.

— Уау, — говорит она, — пятнадцатого марта восемьдесят второго года… тогда я последний раз курила.

Она качает головой и смотрит на меня этим «пожалуйста, не смотри» взглядом, как будто я наркодилер: Давай, Нелл. Не будь паинькой. Все это делают.

— Да и хрен с ним, — говорит она наконец и выхватывает сигарету из моих пальцев. — Знаешь, — Нелл выдыхает облачко дыма, — мне казалось, я все поняла, когда была молодая. Свобода.

Боже! Мне не нужны были ничьи правила. Никто не говорил мне, что можно и что нельзя. Никто не говорил мне, что я должна выйти замуж… ну и что я была беременна? Что с того? Я вышла замуж на своих условиях. По любви, а не из-за биологии. Грейс тогда было четыре, — добавила она тихо, как бы невзначай. — Она несла на свадьбе цветы. — В ее глазах появилось это забавное, далекое, внутреннее выражение, но потом она тряхнула головой и продолжила. — И что, если мне нравилось время от времени курить? Что, если, — признается Нелл, наклоняясь, чтобы прошептать мне в ухо, — что, если даже травку? Ну правда, — она продолжает, ее голос набирает силу, — тогда что? Я серьезно, что, если я решу выпить свой ланч? Что, если я съем на обед только шоколадный торт целиком и больше ничего? Кому я делаю плохо, кроме себя, кому?

Я киваю, смотря, как Нелл снова затягивается. Через несколько минут она снимает очки. Ее глаза влажные, да и нос покраснел, хотя на улице совсем не холодно.

— Только, может быть, я действительно делала плохо кому-то еще, — говорит она. — Может быть, так, как я жила, может быть, это было неправильно. Может быть, я сделала что-то…

Мы сидим так несколько минут, просто сидим и курим.

— Она говорила, что мы во всем этом увязли вместе, — говорю я Нелл после паузы. — Она верила мне, понимаешь? Потому что она больше не хотела никакого лечения, как ее заставлял папа. Потому что она…

— Господи, мы с ней так боролись, — перебивает меня Нелл. — Я никогда ни с кем так не боролась, как с ней. Даже со своими родителями. Однажды я ее ударила — не просто стукнула разок, а потеряла терпение и начала бить ее, пока щеки не стали ярко-красными. Пламенными. Потому что я знала — диагноз ей тогда еще не поставили, — но я знала, что с ней что-то происходит, и это не была обычная подростковая чушь. Она обвинила меня в том, как умер ее отец. Обвинила… мы были посреди той ужасной войны с переменным успехом. Она хотела, чтобы я призналась ей, что сделала что-то не так, что допустила ошибку насчет ее отца. А я хотела сделать так, чтобы она была меньше на него похожа. Ведь мы знали, мы обе знали, что тогда происходило. Я знала. И она, наверное, думала, что я просто была зла на нее в тот день, когда начала ее колошматить, но я была так напугана, я была в таком отчаянии, и мне тогда казалось, что я смогу выбить это из нее… Выбить, — повторяет она, качая головой и задыхаясь от смеха, как будто это самая забавная вещь, которую она вообще слышала. — Как пыль из ковра.

Нелл еще раз затягивается и качает головой. Я вспоминаю, как я разозлилась на маму за то, что она порезала струны у «Амброз ориджинал», и я-то знаю, как легко сорваться.

— Не думаю, что мне следовало становиться матерью. Я просто… ядовита. — Нелл пожимает плечами.

Я прикуриваю еще одну сигарету, а другую протягиваю ей. Так как мы абсолютно честны друг с другом, я говорю:

— По крайней мере, я знаю, чего ожидать, когда я тронусь. умом.