Читать книгу - "Томек в Гран-Чако - Альфред Шклярский"

– Бери парня, а я понесу детеныша пумы. Он пока слишком мал, чтобы ему оставаться одному в чаще. Раз уж я убил его мать, придется мне им заняться.

– Отдай мне пуму, моя! – захныкал мальчишка.

– Твоя, брат, твоя! – согласился Новицкий. – Знаю, обожаете вы держать разное зверье в своих лачугах. Только смотри, чтобы эта малышка не сожрала твоих обезьянок и попугаев[7].

Новицкий подхватил поскуливающего звереныша и, прихрамывая, направился к селению. Становилось совсем уже темно. Агуа прибавила шагу, индейцы не любят ночных прогулок в чащобе. Новицкий еле за ней поспевал, рана в ноге все сильнее давала о себе знать. По мере их продвижения вперед крутые скалы все раздвигались, пока ущелье не превратилось в широкую, холмистую долину, окаймленную горами. Слева на отвесной скале белели развалины древнего города, за ними к небу вздымался вулкан с сильно срезанной вершиной. Внизу направо виднелись жилища воинственных свободных кампов.

Селение состояло из тридцати многосемейных и односемейных домов, на языке кампов они звались панготсе. Строения эти были типичны для местных индейцев, тем приходилось защищаться от почвенной сырости и от подмывов во время тропических дождей, противостоять весьма нередким в этих широтах ураганам. Так что каждый дом опирался на мощные, глубоко врытые в землю деревянные столбы, на разной высоте их окружали легкие балки и колья, обмотанные гибкими лианами, а иногда это просто были открытые с боков надземные «веранды». Большие закругленные соломенные крыши прикрывали многосемейные дома, односемейные же довольствовались остроконечной крышей из пальмовых листьев. Внутри большие дома делились на комнаты и веранды переборками из бамбуковых прутьев[8].

Многосемейные дома стояли в отдалении друг от друга. В них жили семьи, принадлежавшие одному роду, ими предводительствовал глава рода. Односемейные домишки ютились на окраине селения. Там располагались те, кто чем-то не устраивал главу рода либо они сами не хотели жить в громадном общежитии.

Жрец Онари занимал отдельный обширный дом, потому что не хотел открывать землякам тайны своих магических и лекарственных знаний. Агуа с ребенком на руках первой ступила на веранду мужниного дома и была встречена сварливыми упреками старшей жены шамана, та стряпала на пылающем огне костра. Агуа повернулась к Новицкому:

– Подожди здесь, я сейчас, – и направилась вглубь дома.

Новицкий тяжело опустился на высокий порог веранды. Детеныш пумы, которого он все еще держал подмышкой, стал вырываться и задними лапами задел ему бедро. Новицкий зашипел от боли, прикрыл ногу ладонью. Импровизированная повязка вся пропиталась теплой, липкой кровью. Разрывающая боль еще усилилась. А тем временем из глубины дома доносились громкие голоса мужчины и женщины. Новицкий прислушался, но голоса стали глуше, он не мог уловить даже отдельных слов. Вскоре из дома вышла старшая жена жреца.

– Пойдем, могущественный Онари займется тобой! – позвала она.

Новицкий с трудом вскарабкался на веранду. Видя его муки, индианка подставила ему мощное плечо и повела в отделенную переборкой комнату. В первый раз Новицкий переступил порог дома жреца, тот с подозрением относился к белым пленникам, не раз настраивал родичей против них. Онари был племянником того жреца, которого, когда белых женщин пытались сбросить в пропасть, убил Смуга. Большинство кампов поверило Смуте, обвинившему жреца в том, что тот хотел прервать обряд, но только не Онари. Онари подозревал, что Смуга хитростью устранил его предшественника, обманул суеверных и легковерных кампов в каких-то своих, только ему ведомых целях. Оба пленника чувствовали враждебность сообразительного жреца и вели себя с ним крайне осторожно. Поэтому Новицкий входил сейчас в его таинственный дом с некоторым беспокойством. Жреца он увидел сразу – тот стоял в глубине комнаты, склонившись над сосудами, подвешенными над тлеющим огнем. Как и большинство кампов аматсенге, Онари ходил без всякой одежды, только низ живота был прикрыт передничком, грязное тело и лицо жреца были разрисованы магическими знаками, что должны были охранять перед злыми духами, сглазом и укусами ядовитых змей. Головной его убор был сплетен из пальмовых волокон, украшен яркими перьями попугаев, а сзади свисал занятный хвост, состоящий из маленьких телец выпотрошенных колибри. На локтях и щиколотках носил он плетенные повязки. Онари поднял голову от дымящихся сосудов и взглянул на Новицкого, державшего детеныша пумы. Медленно выпрямился, окинул пленника пронзительным взглядом. Ударил в ладоши. Из-за перегородки вышла Агуа.

– Забери пуму! – приказал Онари, даже не взглянув на любимую жену. Когда они остались вдвоем, Онари приблизился к Новицкому. С минуту оба мерили друг друга вопросительными взорами, потом Онари промолвил:

– Снимай штаны, виракуче[9], и клади их здесь, – показал рукой на узкий, плоский топчан, сплетенный из тростника и обвязанный лианами. Новицкий безмолвно выполнил приказание. Онари не спеша подошел к подставке, слаженной из прутьев, на ней стояли большие и маленькие калебасы. Налил из одной в деревянный кубок какой-то густой жидкости, подошел к Новицкому.

– Сначала выпей это, а потом я посмотрю твою рану.

– Что, колдун, хочешь меня усыпить! Это что за гадость? – подозрительно спросил Новицкий. – Обойдусь и так, выдержу.