Читать книгу - "Спаситель и сын. Сезон 6 - Мари-Од Мюрай"

– И то и другое?

– Угу.

– Одновременно?

– Это называется амбивалентностью. Можно испытывать одновременно противоречивые чувства: любовь и ненависть, грусть и радость.

– Я что же… амбивалентна?

– Твои родители тоже. И вообще все на свете. Смотри: я обожаю своего кота, но когда я вижу, как он точит когти о ковер, как вот сейчас, мне хочется вышвырнуть его за дверь. Миу! Перестань! – рявкнул Спаситель басом.

Кот поднял к хозяину усатую лунообразную физиономию и распластался на ковре. Амбра расхохоталась.

– Посмотри на него, – продолжал Спаситель, – видишь, как он вытягивает и втягивает когти, но не решается пустить их в ход. Сейчас он бы с удовольствием вцепился в меня. Мы с Миу друзья, но в эту минуту он на меня страшно зол, потому что я помешал ему делать что хочется.

– В отличие от Миу я не знаю, чего мне хочется. Я привыкла, что родители все решают за меня. Институт политических исследований – это тоже их решение. – Амбра вздохнула. – А учеба… Даже когда я была маленькой и была всегда первой, я очень уставала. – Она прижала руки к вискам. – Я боялась, что у меня лопнет голова. Голова казалась маленькой коробочкой, куда должны поместиться очень большие вещи: сочинения, стихотворения, таблица умножения…

Амбра помнила, как трудно ей приходилось, непосильно нагруженной маленькой девочке.

– В конце концов мне все надоело. Я больше не могла ничего в себя впихивать, даже пищу. В меня не лезло.

– Невероятно точный анализ человека, считающего себя тупицей, – заметил Спаситель.

Амбра в этом году, сначала обидевшись на учительницу французского, а потом в пику родителям перестала заниматься.

– А теперь я не могу начать учиться снова. Ученье мне опостылело, как еда.

– А что тебя радует?

– Радует? – Амбра изучила слово со всех сторон. – Ничего.

– Помнишь, ты любила плести фенечки?

– Нашли что вспомнить! Детсадовское увлечение, – запротестовала Амбра, уверенная, что давно выросла из переводных картинок и вязания.

– Тебе нравилось, когда из твоих рук выходила красивая вещь, – пояснил Спаситель. – А помнишь, когда ты надела мне на руку фенечку, то попросила загадать желание?

Амбра вздохнула со взрослой снисходительностью и уставилась в потолок. С чего вдруг Спасителю вздумалось напоминать ей о той глупой маленькой девчонке?

– Желание исполнилось^[41].

– Правда?

– Честное слово.

Лицо Амбры осветилось вдруг улыбкой, словно шторы в темной комнате раздвинули и в нее хлынул утренний солнечный свет.

– Я суеверен, Амбра, и ты сделала мне подарок, который мне был в ту минуту нужен. У тебя хорошая интуиция. Ум существует в разных формах. У тебя чуткий ум, настроенный на людей, ты хорошо их чувствуешь.

Спаситель хоть и был в этом уверен, но не стал говорить вслух, что такая способность гораздо дороже высокой оценки по французскому или по биологии. Он хотел, чтобы Амбра вернулась к занятиям. Искусство психотерапевта сродни эквилибристике. Когда Амбра попрощалась с психологом, она была увереннее в себе во много раз. И Спасителю этот профессиональный успех пришелся очень кстати – ему предстояла последняя на этой неделе, очень нелегкая беседа.

– Мадам Робертсон?

Женщина вошла в кабинет, огляделась и сразу же заговорила обиженно и сердито:

– Конечно, его тут нет! Я и не сомневалась!

– Вы говорите о месье Жовановике? Да, его тут нет. Садитесь, прошу вас. Я сейчас вам все объясню.

Они оба сели, и Спаситель прочитал в глазах Мюриэль Робертсон безоговорочное осуждение.

– Я посоветовался с врачом, – произнес он особо внушительным тоном, потому что собирался солгать. – У месье Жовановика болезнь Альцгеймера.

– Мне это безразлично, – ответила Мюриэль. – Даже если он не понимает ни слова, я имею право высказать все, что думаю.

– У каждого больного есть право на лечение, у любого беззащитного – на защиту. Месье Жовановик болен и беззащитен.

Мюриэль Робертсон вскочила со своего места.

– Так вы хотите заставить меня молчать?! И после этого называете себя психологом? У меня только что умер брат, живший бомжом долгие годы, и я не имею права потребовать отчета?!

– Жово не в состоянии перед вами отчитаться, – сказал, тоже вставая, Спаситель.

Гнев душил его, сердце бухало, он с трудом удерживался, чтобы не закричать: «Ваш отец негодяй, это вы жертва! Но страдаете вы от подлой лжи!»

– Мне было семь, когда его судили. Я не имела права на очную ставку. Ни на что не имела права! Меня вообще не приняли в расчет! – кричала Мюриэль во власти гнева и обиды.

Спаситель прикусил щеку, чтобы сдержаться и не возражать.

– Он не так болен, как вы говорите! – бросила ему обвинение Мюриэль. – Люди видят, как он бродит по кварталу. Продавщица из булочной на Старом рынке видела, как он курит на скамейке. Вы мне лжете! Вы даже не смеете посмотреть мне в глаза!

И это была правда. Спаситель не смотрел ей в глаза.

– Вы позорите свою профессию, – бросила она на прощанье и хлопнула дверью.

Спаситель тяжело дышал, согнувшись пополам, как бегун, закончивший марафон. Правильно он поступил? Или неправильно? Но он сделал свой выбор и не сказал правду Мюриэль Робертсон. Она была уязвима, ей ничего не стоило снова погрузиться в депрессию. Но у него внутри тоже раздавался голос, голос маленького мальчика, каким он был когда-то, и он кричал: «Это несправедливо!» Да, несправедливо. Он получил по полной, защищая двух человек друг от друга. И Мюриэль Робертсон, вполне возможно, обольет его грязью на сайте, где отмечают рейтинг психологов, о котором она же ему и сообщила. Она напишет под его фамилией: «Он позорит свою профессию».

Вечером того же дня Спаситель заглянул в интернет, хотел выяснить побочные эффекты рисперидона, прописанного мадемуазель Альбер, и почувствовал вдруг: хватит!.. Он устал. Бесконечно. После длинной рабочей недели…

Луиза подняла глаза от газеты и взглянула на Спасителя, входящего в спальню.

– Ох уж эти журналисты! Пишут черт знает что! – воскликнула она, забывая, что сама принадлежит к цеху журналистов. – Вчера несчастного младенца убила мать ботоксом. Сегодня его убил отец цианидом. Вот увидишь, в понедельник его убьет старший брат ипритом. Можно подумать, они играют в клуэдо^[42].