Читать книгу - "Клинки чужого мира - Мартин Райтер"

Генрих встряхнул старичка:

- Плюнькис! Очнись! Ты не можешь вот так вот взять и умереть. Ты ведь так храбро сражался. Мьедвитнир!

- Здесь магия бессильна, - вздохнул колдун гномов за спиной мальчика.

Вокруг Генриха и Плюнькиса начали собираться древнерожденные.

- Кто умер? А? Кто умер? - проталкиваясь сквозь толпу, тонким голоском спрашивал Фунькис. - Да расскажите же наконец, что случилось!

Малыш протиснулся к Генриху, заглянул через его плечо:

- Дедушка! А я думал, куда это ты запропал? Чего же ты разлегся, вставай.

- Он тебя не слышит, малыш, - сочувственно сказал кто-то. - Он умер.

- Как умер? Погоди, погоди, ты про кого такое говоришь?

- Плюнькис умер. Умер, как воин. От ран в бою.

Фунькис несколько мгновений растерянно переводил взгляд то на гнома, то на тело Плюнькиса, потом растерянно улыбнулся:

- Ты ведь шутишь? Врешь, чтоб меня позлить? У, подлый гном. Я тебе сейчас покажу…

Но древнерожденные молчали, и от гнетущей тишины маленький глюм вздрогнул, сжался, точно от удара, испуганно зыркнул по сторонам, а потом с криком: «Дедушка! Дедушка!» - бросился к старику, повалился на него и крепко обнял.

Генрих поднялся, едва сдерживая слезы. Ему нестерпимо хотелось побыть одному. Древнерожденные расступились перед ним, а когда он прошел, сомкнули молчаливые ряды вокруг мертвого глюма и рыдающего Фунькиса.

- Что это на тебе лица нет? - спросил Олаф.

- Плюнькис умер, - вздохнул Генрих.

- Кто?

- Один из древнерожденных. Старик-глюм. Он жил в моем доме, где-то в подвале, и мы иногда встречались на улице и в подъезде… Мы не были друзьями… Но теперь, когда его не стало, мне кажется, что я лишился близкого человека.

Олаф промолчал, не зная, что ответить.

- Я никогда не задумывался о смерти, - продолжил Генрих, глядя в темноту. - А сейчас я вдруг так отчетливо понял, что никогда больше не встречу этого маленького робкого старичка. Понимаешь? Никогда! - Генрих сел на землю, обхватил колени руками. - А ведь раньше я не обращал на него особого внимания - живет себе такой Плюнькис, ну и живет. Пусть себе. Мало ли кого встретишь в Регенсдорфе! Подумаешь - перебросились парочкой слов, что с того? Но сегодня я вдруг понял, как страшна смерть. Я не о себе, Олаф, ты не подумай…

- Я понимаю, о чем ты, - кивнул Олаф Кауфман.

- Надеюсь, что понимаешь. Меня моя смерть пугает меньше всего; куда страшнее потерять того, кто близок и дорог, того, кого ты знаешь. Боже мой, я ведь никогда больше не увижу доброго старика Плюнькиса! Как это страшно… Я помню, как он горько рыдал, когда древнерожденные собирались уходить из Регенсдорфа. Возле него лежала небольшая котомочка с цветными заплатками и еще почерневшая от ко поти кастрюлька. Это были все его нехитрые пожитки… Он не был богат и, в сущности, Большой Мид-гард был для него чужим миром, а все же потерять его было для глюма самым страшным.

- Но он так и не сбежал? -спросил Олаф.

- Нет, не сбежал. Он остался, чтоб умереть сейчас, - вздохнул Генрих. - Кто ж знал, что у него слабое сердце… Ах, лучше бы он тогда ушел…

Олаф покачал головой:

- А вот сейчас ты сказал ерунду, Генрих. Старик знал, что может умереть. И пошел он на это сознательно. Ни ты, ни я, никто не имеет права осуждать выбор тех, кто избрал дорогу доблести, пусть и ведущую к смерти… Мне жаль старика, хотя я и не знал его но в то же время я рад, что он оказался таким мужественным человеком, вернее, глюмом.

- Сам-то он себя таким не считал, - Генрих вздохнул.

- Это неважно. Помнишь, кто-то сказал, что солдатами не рождаются, солдатами умирают. Вот и Плюнькис так: он не родился героем, зато умер, как настоящий герой. И я уверен, что умер он счастливым.

- Да, он улыбался, - кивнул Генрих. - И все же мне хочется плакать…

- Ну так поплачь, кто мешает? - Олаф пожал плечами. - Мужчина иногда должен выплакаться, я это знаю по себе. В этом нет ничего зазорного. Дело лишь в том, почему мужчине хочется плакать. Если от страданий или страха, так это уже не мужчина, а самая настоящая тряпка, раб. Совсем другое дело, если слезы наворачиваются из-за потери друга, отца или матери, от бессилия кому-то помочь - это нормально, без этого иногда нельзя. Мы ведь люди, не роботы.

- И вот что странно… - Генрих невесело улыбнулся. - Я больше не злюсь ни на Клауса Вайсберга, ни на Хильдебранта. Пусть они и предали меня, а я все же не хочу, чтобы они навсегда исчезли из моей жизни.

- Вот этого я понять не могу. Враг есть враг, но спорить не будем - пусть каждый останется при своем, - Олаф поднялся на ноги. - Пойду-ка, огляжу могилу, из которой выбирались карлики. А ты пока разбирайся со своими мыслями и чувствами.

Олаф заковылял в темноту. Глядя ему в спину, Генрих подумал, что этот высокий, совсем непохожий на восьмиклассника парень с загадочной судьбой оказался замечательным человеком, настоящим другом. Еще несколько дней назад Генрих побаивался его, а теперь»готов был доверить ему собственную жизнь.