Читать книгу - "Загадка старого клоуна - Всеволод Нестайко"

А рядом «худые казачки» – Терентий Бухало и Лаврентий Нетудычихайло, с воловьими затылками, с закрученными на ухо оселедцами.

А дальше уже «лучшее общество» – Василий Свербигуз, Николай Криворотенко, Павел Брыдак, предок, наверное, того самого богатого на Куренёвке господинчика, у которого Хихиня «одалживал» картошку. Все откормленные, чисто одетые.

В центре внимания – Тимоха Смеян. Ошибиться было трудно – такой же, как Хихиня, губастый, носатый, сильный, с длинными, как грабли, руками. Бывают же такие похожие люди, что и в праправнуке можно узнать прапрадеда так же легко, как в сыне – отца.

Тимоха Смеян, наверное, только что сказал что-то весёлое, и всё общество взорвалось дружным смехом, да так, что огонь прижался к земле от казацкого хохота.

И тут во дворе внезапно появились две фигуры в чёрных рясах, подпоясанных бечёвками: одна – высокая, худая; вторая – пониже, коренастая. У обоих на головах выбриты круглые лысины – так называемые тонзуры.

– Монахи-доминиканцы, или, как тогда говорили, доминикане, – объяснил мне Чак. – Из католического доминиканского монастыря, который находится на Подоле. Доминиканцам принадлежала тогда территория, которая в длину тянулась от Днепра и Вышгорода, через Оболонь, Куренёвку, мимо Белогородки, до самого Гостомеля, а в ширину – от речки Сырец на Куренёвке до речки Горенки. И всё время они с магистратом и казаками спорили из-за этих земель, из-за границ.

– А ещё этим доминиканцам принадлежала местность недалеко от Старокиевской горы, где каким-то господином Кучинским был посажен сад, – добавил Елисей Петрович. – Весь Киев знал, что туда слетаются ведьмы.

– О! Братья-доминикане пожаловали, – обернулся к Смеяну Иван Пушкаренко. – Видно, опять к тебе, Тимоха, за веселящим зельем.

– Ха-ха! – хохотнули казаки.

– Слава Иисусу! – в один голос сказали монахи, приближаясь к честной компании. – С приездом! С приездом, господа-казаки.

– A-а!.. Братья-доминикане! Приветствуем! Здравствуйте, здравствуйте! – иронично, но миролюбиво зазвучало в ответ. – Добрый день, брат Игнаций! Добрый день, брат Бонифаций! Просим к ужину, садитесь!

Брат Игнаций и брат Бонифаций не заставили себя просить. Вытащив из карманов ложки и серебряные пузатенькие рюмочки, подсели к казану.

– Налейте же им оковитой, коли так!

И уже откуда-то взялась кварта, и полилась сизо-мутная жидкость в мигом подставленные пузатенькие рюмочки. Зачмокали аппетитно губами братья-доминикане.

Брат Бонифаций Пантофля, уже немолодой, грузный, с отвислыми щеками и широким мягким носом, был действительно похож на пантофлю^[19]. Его лицо лоснилось от жира и слащавой улыбки.

У брата Игнация Гусаковского было худое, обтянутое кожей лицо. Его близко и глубоко посаженные глаза смотрели хищно. Это хищное выражение ещё усиливалось оттого, что его зубы были всё время оскалены: короткая верхняя губа не прикрывала их. Точь-в-точь как у Павла Голозубенецкого. Я сразу подумал: не предок ли он страшного любителя смертельных номеров? Между тем братья-доминикане выпили по третьей и, раскрасневшись, завели душеспасительный разговор.

– Во гресех погрязаете, господа казачество, во гресех! – жуя, говорил брат Игнаций. – Не успели мы приехать, как опять увидели, что вы своих коней и волов пустили пастись возле речки Горенки, на земле нашего святого монастыря.

– Не гоже сие, господа, не гоже! – зачмокал жирными губами брат Бонифаций. – Карает Господь неразумных десницей своею.

– Да вы в своём ли уме, братья-доминикане? – всплеснул от удивления руками Терентий Бухало. – С каких это пор она ваша? Пастбище на берегу Горенки испокон веку было нашим, казацким.

– Совершенно верно! – подхватил Лаврентий Нетудычихайло. Зашумели и остальные.

– Тэстэмониум паупертатис! – обратился на латыни брат Игнаций к брату Бонифацию, презрительно скривив губы (как объяснил мне потом Чак, на латыни это буквально означает «свидетельство о бедности», а в переносном смысле – показатель чьего-то скудоумия), а уже затем обратился к казакам: – Не гневите Господа, рабы Божии! Тягчайший грех – посягать на добро чужое, чужую землю.

– Да это кто же посягает? – подхватился Иван Пушкаренко. – Не вы ли с королём своим, со шляхтой пришли сюда, на землю нашу… ещё и…

– Дух бунтарский затмевает ум ваш! – перебил его брат Игнаций, повысив голос. – Мало вам уроков коронного войска. Или вы хотите повторить судьбу Кизима и Кизименко, недавно посаженных на кол в Киеве?

– Истинно так! – кивнул брат Бонифаций.

– Да что же это такое?! – сорвался с места Лукьян Хурдыга. – Неужели терпеть будем?! Как быдло, молчать будем, слушая эти дерзкие слова?

– Гу-у-у! – как будто одно могучее дыхание вырвалось из казацких грудей. Единым движением рванулись казаки к братьям-доминиканам. Ещё мгновение – и затрещали бы, ломаясь, кости брата Игнация и брата Бонифация…

– Стойте! – вдруг зазвучал громкий голос Тимохи Смеяна. – Стойте! Казацкое ли это дело – биться с сынами Божьими в подрясниках?.. Поговорить же можно. Тихо. Мирно. Они же гости наши. Разве казаки гостей так встречают?

И застыли вмиг тяжеленные казацкие кулаки, занесённые уже над головами братьев-доминикан.

– А налейте же им ещё оковитой, и выпьем с ними за доброе человеческое сердце, которое дарит милость и любовь ближнему своему. Не так ли говорил святой Доминик? – наклонился Тимоха Смеян к скорчившимся на земле братьям-доминиканам.

– Истинно так, – качнул головой брат Бонифаций Пантофля. Брат Игнаций Гусаковский, бледный как сметана, только молча дёрнулся, не в состоянии от испуга рта раскрыть.

Лукаво переглянулся Тимоха Смеян с казаками, подмигнул им, и полилась сизая муть в пузатенькие рюмочки братьев-доминикан. Наполнили и казаки свои рюмки.

– Ну же, будем здоровы! – произнёс, поднимая рюмку, Тимоха Смеян.

Дрожащими руками братья-доминикане едва донесли водку до ртов. И сразу же потянулись ложками к кулешу.

– Э, нет! – воскликнул Тимоха Смеян. – После первой только батраки закусывают. Наливаем опять!

– Истинно так! – опять качнул головой брат Пантофля. И опять молча дернулся брат Гусаковский, всё ещё не придя в себя.

– Ну, будем!

Глаза у братьев осоловели. И прошёл уже этот смертельный испуг. Опять вернулся к ним дар речи, и, хотя языки у них заплетались так, что едва ворочались во рту, они уже были в состоянии говорить.

– Ба-ба-блажен муж смирный и тихий, – подняв палец вверх, пробормотал брат Игнаций. – Не бунтуйте, и блаженны будете.

– И-ик-истинно та-ак! – икнув, подтвердил брат Бонифаций.

– Тэстэмониум паупертатис, как вы говорите, – улыбнулся Тимоха Смеян. Видно было, что и он латынь хорошо знал.