Читать книгу - "Рыжее знамя упрямства - Владислав Крапивин"

Может, чересчур прямолинейно, однако ведь и вправду не купишь…

…Но, й-ёлки-палки, где же эта чертова оловянная карета? Ведь была же в коробке, Словко точно помнит!.. Он в сердцах перевернул коробку вверх дном, вывалил на линолеум балкона все содержимое.

Ура!

…И вовсе не "ура"…

Карета заблестела тусклым оловом, но… она была без передних колес. Холера их знает, куда они девались! Может быть (Словко смутно припомнил это) они с Жеком пустили колесики для штурвалов на сосновых самодельных корабликах. Где теперь те кораблики… А задние колеса были большущие, размером со старый олимпийский рубль. С толстыми ободами и узорчатыми спицами. Может, и красивые, но уж никак не для Рыжкиного амулета.

Рыжик, может быть, и скажет спасибо (огорченным шепотом), но едва ли станет носить на груди эту штуку… Ведь ясно же: ему нужно, если не то самое, то хотя бы "в точности такое же" колесико…

Словко понуро собрал барахло в коробку. Ногой затолкал ее между бочкой и корзиной. "Вот идиот, кто дергал за язык обещать раньше времени? Надо было сперва проверить… Что теперь делать?"

Жек смотрел сквозь пространство. Глазами говорил: "Ты знаешь, что делать".

"Но это же полный бред! Это… все равно, что на шлюпке в открытом океане искать детский мячик, оброненный с борта две недели назад!"

"Зато потом не станешь маяться. Будешь знать: сделал все, что мог…"

"Безмозглый буёк", — сказал Словко. Не Жеку, себе. И понял, что надо идти в сарай, выкатывать велосипед.

3

Но сначала он надел форменную рубашку. Знал, что возвращаться придется прямо на базу, иначе можно не успеть. Рубашка была уже не оранжевая, а скорее просто рыжая, выгоревшая под солнцем нынешней весны и лета. Но пуговки, однако, блестели. Прицеплять аксельбант Словко не стал — не на парад ведь и не на вахту. А галстук надел, протянул концы в плетеную кожаную шлейку с крохотным якорьком.

Раньше, лет пятнадцать назад, галстуки были пионерские. Даже тогда, когда в школах не стало отрядов и дружин. Однако в конце концов совет "Эспады" принял решение: пустить по краям галстуков тонкие белые каемки. Как на матросских гюйсах, только не по синему, а по красному полю. И не в том дело, что боялись прозвища "пионерчики", придирок в трамваях и автобусах и скандальных упреков в "большевизме". Просто надо было как-то отличаться от тех пацанов и девчонок, которые в прежних алых галстуках вставали в почетный караул у памятников Ленину и Красным командирам. Никаких претензий у "Эспады" к этим ребятам не было. Наоборот — уважение: храбрые люди, отстаивают то, во что верят. Но "Эспада" была уже другая, не "юные ленинцы", это всем следовало понимать…

Словко гладкий красный галстук не носил никогда. Их давно уже не было, когда он пришел в "Эспаду" Хотя пришел, казалось бы, в незапамятные времена, еще до первого класса. Ему после недолгого кандидатского стажа повязали вот такой алый треугольник с белыми полосками (гордости было "выше планшира"!). А зачислен в отряд Вячеслав Словуцкий был после скандала в детском саду. Дело в том, что появляться в "Эспаде" он стал еще в шестилетнем возрасте — мама приводила или знакомые ребята. Но это от случая к случаю. Однако дела затягивали, надо было постигать азы фехтовальных упражнений и хотя бы самые простенькие знания об устройстве судна и курсах-галсах (а иначе зачем сюда ходить!). Да еще взяли на роль малыша-гнома в отрядном видеофильме "Баба Яга с улицы Тургенева". Все это заставляло Славика Словуцкого все чаще прогуливать детский сад. И наконец директор Елизавета Трофимовна выдвинула маме и сыну грозное условие:

— Ну, вот что, дорогие мои. Или подготовительная группа нашей "Радуги", или эта ваша… "Эскапада"!

Мама посмотрела на Словко. Тот пожал плечами. Выбор был настолько прост, что не требовал слов. И стал Вячеслав Словуцкий самым младшим членом "Эспады".

Он был тогда не такой костлявый и "вытянутый", как нынче. Наоборот — коренастенький, даже кругловатый. Ниже всех в строю. Этакий колобок с горящими постоянным вдохновением глазами. Его радовало в отряде все, даже вахты, когда надо было надраивать судовой колокол у двери и старательно гонять воду по линолеуму в "каминном" зале. Все трудности казались игрушками, потому что было постоянное ощущение общности друзей, равенства среди всех и верности флагам флотилии.

Словко был самым рьяным исполнителем отрядных ритуалов. Замирал на линейках при выносе знамен, ревностно отдавал салют при вечернем спуске флага, старательно вскидывал руку над беретом, когда проходил под отрядной эмблемой… Иногда над этим даже посмеивались, но так необидно, что Словко смеялся тоже. И ничуть не смущался. Однажды Корнеич предложил на совете:

— Люди, а не сделать ли нашего "генерального левофлангового" строевым командиром?

Сперва не поняли:

— Как это?

— Пусть командует на линейках и парадах всеми построениями и прохождениями.

Подумали и решили, что "в этом что-то есть". В самом деле, подчиняться звонким Словкиным командам было одно удовольствие. Будто веселая струна звенела над отрядом и заставляла подтягиваться, расправлять плечи…

Девятого мая первоклассник Словуцкий на параде спортивных организаций шагал по площади впереди всей "Эспады". Впереди знаменосцев, впереди инструкторов, впереди шеренги барабанщиков. Он был полон гордости и восторга и слышал только ритм барабанного "марша-атаки". А потом все говорили, что зрители выли от восхищения, глядя на вдохновенного семилетнего командира, сверкающего золотом шевронов, отмытыми коленками и широко распахнутыми глазами…