Читать книгу - "Подарки фей - Редьярд Киплинг"

Она, однако, не спасла меня от судовой лихорадки. Я расхворался за неделю до того, как месье Женэ высадился на берег в Чарльстоне. Еле живой после пилюль и кровопусканий, я чуть было совсем не зачах в душном твиндеке. Я был слишком слаб, чтобы прислуживать Бомпару, и Караген, корабельный врач, держал меня в своей каморке и заставлял возиться с пластырями и микстурами.

Я плохо помню, что происходило в эти недели. Наконец однажды утром откуда-то запахло сиренью, я высунулся в иллюминатор и увидел, что мы стоим у причала, а рядом – незнакомый город с цветущими садами, кирпичными домиками, травой и деревьями, – и вся эта Божья благодать поджидает меня на берегу.

«Что это?» – спросил я у старого Пьера, который ходил за больными в судовом лазарете.

«Филадельфия, – отвечает Пьер. – Ты все прозевал. Мы отплываем на той неделе».

Я отвернулся и заплакал: так вдруг захотелось туда, где сирень!

«Есть о чем горевать! – говорит мне Пьер. – Коли хочешь, ступай себе на берег, никто тебя не остановит. Они тут все с ума посходили – что французы, что американцы. Тоже мне вояки!»

Сам-то Пьер воевал еще при покойном короле.

Ноги у меня подгибались, но все же я вскарабкался на палубу. Народу там было – как на ярмарке! Повсюду толпились и прогуливались нарядные леди и джентльмены. Кто пел, кто размахивал французскими флагами, а капитан Бомпар и его офицеры – и даже кое-кто из матросов – произносили речи насчет войны с Англией. Раздавались крики: «Долой англичан!», «Долой Вашингтона!», «Ура Французской Республике!» Я ничего не понимал. Мне хотелось убраться подальше от всех бренчащих шпаг и шуршащих юбок – и тихо посидеть на траве. Какой-то господин спросил меня:

«Это у тебя настоящий фригийский колпак?»

На мне была красная шапочка тетушки Сесиль, уже порядком поношенная.

«А как же, – говорю, – прямо из Франции!»

«Я тебе дам за него шиллинг», – предложил он.

И вот, с шиллингом в кармане и со скрипкой под мышкой, я протиснулся к трапу и сошел на берег.

Это было как во сне: трава, цветы, деревья, птицы, дома и люди – и все не такое, как у нас! Я немного посидел на лужайке и поиграл на скрипке – а потом пустился бродить по улицам, приглядываясь, прислушиваясь и принюхиваясь, точно щенок на базаре.

На ступеньках красивых домов из белого камня сидели богато одетые горожане – должно быть, местная знать. Одна девушка бросила мне букетик сирени, а когда я машинально сказал «мерси», она заявила, что обожает французов. И правда, французы тут, похоже, были в моде: в Булони я никогда не видал столько трехцветных флагов сразу. И всюду вопили про войну с Англией. Целые толпы народу приветствовали французского посла: того самого господина Женэ, которого мы высадили в Чарльстоне. Он разъезжал по улицам на коне с таким видом, будто он тут хозяин, и громко призывал всех и каждого немедленно отправляться воевать с англичанами. Но я это уже слышал.

Я свернул на длинную прямую улицу, там соревновались всадники, и никто им не мешал. Я люблю лошадей! Один человек объяснил мне, что эта улица всегда используется для скачек, она так и называется – Скаковая.

Потом я увязался за компанией чернокожих негров: мне хотелось рассмотреть их поближе. Но тут я увидел огромного меднолицего человека с гордым взглядом и перьями в волосах, да еще закутанного в красное одеяло. Я позабыл про негров и припустил следом за ним. Кто-то сказал мне, что это, мол, самый настоящий краснокожий индеец, по прозвищу Красный Плащ. Вслед за ним я свернул в узкий проулок между Скаковой и Второй улицей. Там кто-то играл на скрипке. Я люблю послушать скрипку. Индеец зашел в кондитерскую Конрада Герхарда и купил сахарных коржиков. Услышав, почем они, я хотел было взять таких же, но тут индеец обернулся и спросил по-английски, не голоден ли я.

«О, – говорю, – еще бы!»

Вид у меня, уж верно, был прежалкий. Тут он открывает дверь на лестницу – и ведет меня наверх. А наверху оказалась небольшая грязная комнатка, почти до краев заполненная флейтами, скрипками и каким-то толстяком: это он сидел у окна и пиликал. Пахло сыром и лекарствами, да так крепко – запах, что называется, с ног сбивал.

Но тут меня по-настоящему сбили с ног. Не успел я войти, как толстяк вскочил с места и влепил мне здоровенную затрещину. Я упал прямо на старенький клавесин, сплошь уставленный картонками с пилюлями. Пилюли раскатились по полу. Индеец даже бровью не повел.

«Подбирай сейчас же!» – рявкнул толстяк.

Я стал подбирать пилюли – их там были сотни, – а сам посматриваю, как бы проскочить под рукой у индейца и удрать на улицу. И вдруг перед глазами у меня все поплыло, и я сел на пол. А толстяк знай себе играет на скрипке.

Тут индеец наконец-то подал голос.

«Тоби! – говорит он. – Я привел мальчика не для этого. Его нужно кормить, а не бить».

«Что? – переспросил Тоби. – Разве это не Герт Шванкфельдер?»

Он отложил скрипку и посмотрел на меня хорошенько.

«Химмель! – закричал он. – Я стукнул не того мальчишку! Я думал, это новый ученик, Герт Шванкфельдер. Ты почему не Герт Шванкфельдер?»

«Не знаю, – говорю я. – Меня привел тот джентльмен в красном одеяле».

«Тоби, – говорит индеец. – Он голоден, Тоби. Христиане всегда кормят тех, кто голоден. И вот я привел его».

«Так бы сразу и сказал!» – говорит Тоби.

Он начал ставить передо мной тарелки, а индеец – накладывать на них свинину и хлеб, и еще мне налили стакан мадеры. Я рассказал им, что я с французского корабля, а попал на него потому, что у меня мать француженка. Так оно, в общем-то, и было; и притом я уже знал, что в Филадельфии мода на французов. Тоби стал о чем-то шептаться с индейцем, а я, подкрепившись, снова принялся подбирать пилюли.

«Тебе нравятся пилюли?» – спросил Тоби.

«Нет, – говорю. – Наш корабельный лекарь вечно с ними возился, а я смотрел».

«Хо! – говорит Тоби и тычет мне под нос две склянки с пилюлями. – Вот в этой что?»

«Каломель, – говорю. – А в другой сенна».

«Верно, – говорит он. – Целую неделю я учил Герта различать их. Но Герт не научился».

Тут Тоби заметил на полу мою скрипочку:

«Любишь играть?»

«О да!» – говорю я.

«Хо-хо! – говорит он и проводит смычком по струне. – Какая это нота?»