Читать книгу - "Будь моим врагом - Йен Макдональд"

После ночи на жестком полу тело онемело. Проснувшись, Эверетт сначала не мог вспомнить, где находится, потом — как сюда попал. Затем вспомнил все разом: Сен болтает ногами над бездной, кусочек халвы падает во тьму; Сен кричит посреди ночи, Сен свернулась у него под боком, словно котенок.

Она ушла, и Эверетт продрог. Он вскочил на ноги — суставы скрипели, голова болела. У него еще ни разу в жизни не болела голова. Прогоняя остатки сна, Эверетт протер глаза и заметил Макхинлита, который удивленно разглядывал его поверх кружки с чаем. Механик налил вторую кружку и кивнул Эверетту.

— Давно ты здесь? — спросил Эверетт.

Крепкий чай обжигал нёбо. Эверетт сжал окоченевшими ладонями кружку с «Тоттенхем троджнс».

— Порядочно, — ответил Макхинлит.

— Ей приснился дурной сон. Она не хотела оставаться одна, боялась возвращаться в лэтти.

— Мне-то не рассказывай! Эта палоне чуток многовато о себе мнит, потому что мы команда, а не семья. Все ей кажется, будто она старше, чем на самом деле. Думает, будто сама со всем справится. Как бы не так! Вот мы все за ней и приглядываем. Саби, мистер Сингх?

Порывшись в одеяле, Макхинлит швырнул через верстак гаечный ключ.

— Раз уж забрел сюда, не поможешь маленько с электричеством? Может, на что сгодишься.

Однако клевавшему носом Эверетту никак не удавалось продемонстрировать свою полезность. Скорее наоборот. День выдался солнечный, а он был хмур, небо сияло чистотой, а его голова гудела, легкий морозец бодрил, а Эверетт засыпал на ходу. Когда он в третий раз уронил ключ, Макхинлит не выдержал:

— Ну и дырявые у тебя руки, малый! А ну-ка клади ключ на место и валяй, проветрись, походи по твердой земельке. Проку от тебя сегодня все равно ноль.

Еще одна фигура мелькнула в отверстии загрузочного люка, взметнулись полы длинного плаща, качнулось перо на шляпе: Майлз О'Рейли Лафайет Шарки собственной персоной.

— Принеси на обед чего-нибудь посытнее, — крикнул ему вслед Макхинлит, — а то подустал я маленько от сааг чанна, не в обиду кой-кому будет сказано.

Шарки легко спрыгнул на землю, отбросил трос, одним движением выхватил дробовик и бросил Эверетту.

— Не впервой с таким управляться?

Эверетт ловко поймал дробовик — разве мог он допустить, чтобы Шарки держал его за растяпу? — заправски передернул затвор и изящно разместил на сгибе руки, словно какой-нибудь Винни Джонс из фильма «Карты, деньги, два ствола».

Шарки коснулся края шляпы.

— Ваша расторопность на кухне выше всяких похвал, сэр. Ибо сказано: «И дочерей ваших возьмет, чтобы они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы». Однако мои воззрения на этот предмет таковы: не называйте себя настоящим поваром, пока не приготовите то, что убили своими руками. Мужскую еду. А теперь на охоту!

Вдоль хребта в ряд высились ветряки. Кучки известняка белели посреди дерна рядом с кроличьими норами. Тощие овцы разбегались при виде Шарки. Ветер, за которым охотились лопасти ветряков, разогнал дрему. День выдался погожий, местность просматривалась на мили вперед. Длинный хребет переходил в поросшую кустарником равнину. На юг тянулись параллельные гряды холмов, на север простирались фермерские земли — или то, что от них осталось. Очертания полей еще просматривались, однако изгороди заросли дерном, а открытые пространства покрывал слой прошлогодней жухлой травы. Над заброшенными садами возвышались трубы и крыши. Некоторые крыши провалились, являя взгляду бревна перекрытий, словно ребра гниющего скелета. Вокруг стояла мертвая тишина: ни рева моторов с шоссе, что вилось вдоль холмов, ни пыхтения тракторов, ни мычания коров, лишь над головой свистел ветер в лопастях ветряков да каркали вороны.

— Кролик, — сказал Эверетт. Ярдах в двадцати кроличий дозорный потягивал носом воздух под бетонной опорой ветряка.

— Моя душа жаждет чего-нибудь более изысканного, — молвил Шарки. — Сюда.

По овечьей тропе они спустился в узкую долину. Шагах в двадцати обзор загораживали старые кусты и побеги сикомор. Их сучья торчали на фоне ясного январского неба. Шарки поднял руку, и Эверетт замер. Американец знаком велел ему оставаться на месте. В спутанных ветках мастер-весовщик заметил что-то, чего Эверетт не видел, как ни всматривался. Шарки поднял короткостволку и шагнул вперед. Что-то рванулось вверх у него из-под ног и закружилось над головой. Шарки дважды выстрелил, и на Эверетта обрушился душ из перьев. Шарки осклабился. Дымок еще вился над стволами.

— Вот такая манджарри мне по вкусу, — заметил Шарки. — Принесите, мистер Сингх.

Эверетт нашел птицу в кустах, где пышная зелень влажной низины уступала место тощей растительности холмов. Грудку фазана разнесло дробью, тельце обвисло, но еще хранило тепло и сочилось кровью. Перед тем, как засунуть птицу в карман своего необъятного плаща, Шарки внимательно осмотрел ее и остался доволен.

— У моего отца была одна теория, скорее, философия, или жизненное правило. Когда мы росли, мы ели только то, что отец убил собственными руками. А когда стали взрослыми — лишь то, что убивали сами. Все Лафайет Шарки рождались с удочками в руках, а как только переставали ходить под стол пешком, начинали охотиться. Добывали и готовили все, что летало, кралось или плыло. Отец верил, что, забирая жизнь живого существа ради его мяса, ты должен быть готов отдать свою. А если ту покупаешь мясо в лавке, это не просто позор для бессловесного создания, чью жизнь отобрали, чтобы ты набил свою утробу, а элементарная трусость.