Читать книгу - "Само собой и вообще - Кристина Нестлингер"

В крайнем случае, за покупками могли бы ходить Карли и я. Но требовать от нас каждый божий день присматривать после обеда за Шустриком — это уже чересчур. Мальчишка пропускает мимо ушей все, что мы с Карли ему говорим. Вдобавок он надоедлив, как целая армия вшей! С ним все время надо играть. Он даже телевизор не хочет смотреть один, кто-нибудь непременно должен сидеть рядом и держать его за ручку. А вечером, когда домой приходит мама, он жалуется ей, что мы уделяли ему недостаточно внимания! На Бабкино присутствие Шустрик тоже не соглашается. Но это можно понять. Бабка считает своих трех внуков «совершенно невоспитанными», и когда она «принимает послеобеденную вахту» по присмотру за Шустриком, ей ужасно хочется нагнать все упущения в его воспитании, причем с космической скоростью. Как нужно есть, как нужно сморкаться, как сидеть на стуле правильно, не разваливаясь на нем, как говорить со взрослыми и поддерживать порядок, как делать домашние задания — все это Бабка хочет преподать за один интенсивный курс.

Однажды она до того обнаглела, что указала на дверь моему школьному приятелю только потому, что он, разлив какао, выругался: «Тьфу, черт, какой я идиот!» Бабка объявила, что я не должен с ним общаться. Еще она вечно талдычит маме, что нельзя позволять Карли и Вуци сидеть вместе — без родительского присмотра — в одной комнате. Это, мол, неприлично! Бабка все в жизни делит на «прилично» и «неприлично». Но разумно объяснить, почему то прилично, а это — нет, она не может. Когда ее спрашиваешь об этом, она скорбно опускает уголки рта и обиженно говорит: «Перестань дерзить!»

В общем, по-настоящему поладить с Шустриком может только Бабушка. Но она живет очень далеко, на другом конце города. Чтобы добраться до нас, ей нужно целую вечность ехать на трамвае. И со здоровьем у нее не очень. Нельзя требовать от нее ежедневно совершать такие долгие поездки. Потому-то моего младшего брата, бедного поросенка, в последнее время перекидывают туда-сюда, как почтовую посылку. Он то с Бабушкой, то с Бабкой, то в вязальном магазине, то с Карли или со мной. Вряд ли такая жизнь доставляет Шустрику удовольствие.

Вот и получается, что я ужасный лицемер: с одной стороны, жалею Шустрика, а с другой стороны, отнюдь не готов тратить на него свое время и силы. Все дело в том, что любовь к брату у меня скорее теоретическая, чем практическая. Пока я не вижу его и не слышу, я чувствую к нему очень даже сильную привязанность. А вот когда он начинает приставать ко мне, очень хочется послать его куда подальше, ведь руки просто чешутся его укокошить.

А кстати, насчет укокошить! Есть тут еще один экземпляр, с которым я бы с удовольствием разделался. Это наш математик. Типичный образчик учителя, который превосходно вписался в существующую школьную систему. Обожает напыщенно и патетически разглагольствовать о товариществе, взаимопомощи и взаимовыручке, но если мы как раз этим и руководствуемся, то он выходит из себя и начинает злиться. Ну скажите пожалуйста, какая товарищеская взаимопомощь нужна человеку, у которого по математике очень твердый «неуд»? Ясное дело, листок с решениями, откуда можно все списать! Вот то-то и оно! Из этих соображений я на последней контрольной немножко помог Паули, моему соседу по парте, который в математике полный ноль. Я решил все примеры его варианта на промокашке и пододвинул ему. И что делает этот идиот? Довольный, списывает все четыре примера, радостно хрюкает, захлопывает тетрадь, сдает ее и не замечает, что промокашка-то с решением осталась внутри! До него и потом не дошло, что же он натворил. Я и сам думал, что все в порядке, — до самой раздачи проверенных работ. А математик, когда пришел с пачкой тетрадей, выглядел как-то странно. Вытянул тетрадь Паули из стопки, а из тетради — исписанную промокашку, возбужденно помахал ею и спросил меня, что я могу сказать по этому поводу.

Ну и что же мне нужно было сказать? Может, что-то вроде: «Пожалуйста, простите меня, я больше никогда не буду так делать?» Или еще какую-нибудь покорно-льстивую глупость? Лучше всего было бы держать язык за зубами, но математик, как всегда, так и напрашивался, чтоб над ним посмеялись. Поэтому я с невинным видом ответил: «Что поделаешь, не повезло!»

После чего препод еще больше разозлился, а я сказал: «Конечно, не повезло, Паули ведь просто от волнения забыл в тетради шпаргалку! Он же не нарочно это сделал».

Математик прошипел, что он меня предупреждает. Я спросил, о чем же он меня предупреждает. А он рявкнул, что напрасно я воображаю, будто могу позволять себе что угодно потому только, что у меня превосходные отметки. Я сказал, чтобы он на меня не орал, потому что я этого терпеть не могу. Тогда он разорался пуще прежнего. Кричал что-то насчет наглости. И что с него хватит. Тут я решил, что с меня тоже хватит, подхватил под мышку портфель и вышел из класса, а потом и из школы, хотя у меня было еще три урока.

По-моему, время от времени надо так или иначе указывать учителям на границы их власти!

Ясное дело, до следующего утра математик успел передохнуть и приготовиться к контрудару. Теперь он намерен продемонстрировать мне границы моей власти. Он нажаловался нашему классному руководителю Бимсу, и тот не только требует принести записку от моего отца с объяснением, почему я пропустил три урока, но и настаивает, чтобы отец сам пришел к нему в приемные часы.

Но я не собираюсь заставлять папу идти в школу. Не то чтобы я боялся рассказать ему обо всем… Папу мало беспокоят жалобы учителей. Просто мне хочется устроить розыгрыш. Очень я люблю всякие такие штуки!

Классный руководитель получит замечательное письмо. На папиной почтовой бумаге. И с папиной подписью! Я уже придумал, что напишу в письме. Оно будет звучать так[1]:

Обидно только, что в машинописи я полный профан. Чтобы розыгрыш удался, мне ведь нужно не только это письмо, но и несколько других напечатанных на машинке бумажек. Но я не способен напечатать без ошибок даже одну-единственную строчку. К тому же у нашей машинки нет клавиши коррекции. А мне необходимы безупречные письма, иначе Бимс никогда не поверит, что они от магистра Поппельбауэра.

Но я придумал: все бумажки мне напечатает Карли. Она умеет это делать почти идеально.

* * *

Так! Теперь у меня есть все необходимое: письмо Бимсу, один листок, где родители подтверждают, что мне можно сделать прививку от полиомиелита, листок, где сообщается про родительское собрание, и еще один — про повышение цены на школьное молоко. Вдобавок я заключил пари. Поспорил с Карли на пятьдесят шиллингов, что папа подпишет мне письмо для Бимса.

— В жизни он этого не сделает, — уверяла меня Карли. Потому что я не сказал ей про свой план! Папа подпишет, причем сегодня же вечером. Ведь сегодня четверг, день Рыбы Вильмы. И папа гарантированно вернется домой только около полуночи, усталый от сверхурочных работ. Я подкараулю его в прихожей и подсуну все свои бумажки. Сверху — про школьное молоко, потом про родительское собрание и прививку и под конец — письмо для Бимса. Скажу ему, что это — сплошь дурацкая школьная бюрократия и я прошу его подписать все это в полночь только потому, что с утра я всегда ужасно сонный и наверняка обо всем забуду. И папа, у которого совесть нечиста, быстренько все подпишет, не читая подробно, в этом я вполне уверен. А если он все-таки начнет читать внимательно, мне что-нибудь придет в голову, прежде чем он доберется до последнего листа. В самом худшем случае он прочтет письмо Бимсу и спросит, не спятил ли я. А больше ничего произойти и не может.