Читать книгу - "Пакс - Сара Пеннипакер"

— Что случилось? У тебя такой вид, как будто что-то болит. Руки?

— Нет, ничего. — Конечно же, они болели. Но это была хорошая, ноющая боль; боль, означавшая, что он скоро окончательно наберётся сил, чтобы уйти. Он лёг и трижды отжался, опираясь правым гипсовым сапожком о левую щиколотку. — Вот видите? Всё хорошо. А можно я сейчас пройду полосу препятствий? Дождь не такой уж сильный.

— Нет. Нельзя мочить гипс. К тому времени, когда тебе пора будет уходить, я придумаю, как сделать его непромокаемым, но пока что просто не гуляй под дождём, и всё. Ты дневную норму выполнил?

— Бревно, мешки, шлакоблоки. Все основные упражнения, как вы учили.

Вола кивнула на стену с марионетками:

— Тогда почему не репетируешь?

Потому что эти куклы ни на шаг не приближают меня к моему лису, хотел сказать Питер, но вместо этого с многозначительным вздохом закатил глаза.

Волу это не впечатлило.

— Как у тебя с ними движутся дела?

— Нормально. В смысле, хорошо. — Он репетировал несколько раз. Стало получше. По крайней мере, нитки больше не спутывались. Правда, иногда, управляя палочками, он получал не тот результат, какого ждал, а прямо противоположный, и тогда куклы дёргались, как будто их било током. Но терпение у него кончилось.

— Давайте уже играть спектакль. Я ведь скоро ухожу, Вола. — Питер поднял костыли, которые теперь вели себя как естественные продолжения его рук. — Я вчера дважды прошёл до хребта и обратно — почти шесть часов провёл на этих штуковинах. Мог бы и восемь, да только вы у меня их отобрали, помните? Я уже готов идти.

Вола опустила в карман комбинезона горсть гвоздей и пристроила молоток в петлю на поясе. И только потом посмотрела на Питера.

— Покажи мне, как ты управляешься с Синдбадом.

Питер снова издал тяжкий вздох, который Вола снова проигнорировала, и снял Синдбада со стены. Синдбад у него пролетел над тюком сена и приземлился на деревянное яйцо в большой жестяной миске, которую Вола раскрасила, чтобы придать ей вид гнезда. Питер понимал, как неуклюже он всё это проделал, но взглянул на Волу с надеждой.

— Вот так, значит, да? Так у тебя выглядит отчаянный храбрец, готовый рискнуть жизнью, лишь бы вырваться на волю от могущественной птицы Рух?

Вола взяла палочки у него из рук, и кукла в тот же миг словно обрела плоть и кровь.

— А ты подумай, чего он хочет: вырваться на волю, — продолжала она так, как будто Питер попросил преподать ему урок. — Опусти его руки и веди за них, вот так, тихонько, пусть он идёт на полусогнутых, украдкой. Теперь погружаем его в гнездо поглубже, на самое дно, пока он полностью не спрячется за яйцо. И когда он уже там, ты берёшь птицу, и она пролетает над гнездом с другой стороны — справа, запомни, чтобы не задеть нитки Синдбада, а то спутаются. И вот она садится прямо на яйцо, грациозно, медленно, и тогда магнитики на её когтях примагничиваются к рукам Синдбада…

— У меня так не получится. Давайте вы лучше станете перед зеркалом и посмотрите свой собственный спектакль?

Вола сердито зыркнула на него:

— Это третье условие, и оно не обсуждается. Подойди и встань вот здесь.

Она перенесла марионетку на верстак.

— Смотри, он хочет двигаться. Все мои куклы хотят двигаться, я их такими сделала. Надо просто показать им как. Чтобы их мышцы стали продолжением твоих.

Она сняла с Синдбада плащ. Затем, к ужасу Питера, отвязала нитки. Взяла отвёртку и разобрала марионетку на части, пока Синдбад не превратился в кучку разрозненных деталей. Потом протянула отвёртку Питеру.

Тот зажал костыли под мышками и протестующе выставил ладони.

— Ты ведь наблюдал, верно? Ты всё видел?

— Да, но…

— Вообще-то я сюда просто заглянула за инструментами. Через час я опять приду. А ты за это время соберёшь его обратно, и после этого у вас с ним будет полное взаимопонимание. — Она с размаху вложила отвёртку ему в руку и ушла, не добавив ни слова.

Это и вправду оказалось не так уж сложно. Выяснилось, что колени и локти марионетки — обычные шарниры, которые поворачиваются в одну сторону, плечи и бёдра — вырезанные из дерева шаровые шарниры, позволяющие большую свободу движений. Кукольные ладони и ступни крепятся кожаными ремешками.

С нитками дело обстояло хитрее. Но когда Питер сообразил, что кисти рук у куклы управляются со штуковины, которая движется, как стрекоза, то сумел разобраться и с остальными. И Вола оказалась права: после того как он разобрал и собрал Синдбада, тот задвигался у него гораздо плавнее. «Чтобы их мышцы стали продолжением твоих», — сказала Вола, и, действительно, Питеру удалось передать Синдбаду те движения, о которых она говорила, движениями собственного тела.

Однако с птицей Рух это правило не работало. Питер сгибал и разгибал плечи, взмахивал руками, но птица лишь делала несколько кособоких взмахов и потом падала, как подстреленная. Блестящие гагатовые глаза смотрели на него как будто бы с упрёком.

— Извини, птичка. Но я не знаю, что ты вообще должна делать. Ты хочешь сожрать этого дядьку? Или ты защищаешь своё яйцо?

Ему внезапно захотелось узнать историю птицы Рух и понять, что там произошло. Он нашёл нишу, где Вола хранила книгу про Синдбада. Доставая книгу, он услышал тихий звяк. В глубине ниши было что-то ещё.

Он нашарил это что-то и вынул. Это оказалась выцветшая жёлтая квадратная жестянка, украшенная уже облупившейся надписью ПЕЧЕНЬЕ «САНШАЙН». Он поставил её к себе на ладонь и вспомнил другую обшарпанную жестянку от печенья, которую нашёл у деда, ту, в которой целая армия солдатиков охраняла удивительную фотографию.

Он открыл крышку. Внутри была пачка каталожных карточек, исписанных почерком, который он уже научился узнавать. В тот же момент он понял, что в руках у него личные истины Волы, те, которые она прятала. Он поспешно вернул крышку на место, не желая вторгаться в Волины тайны. Но было поздно — он уже успел прочесть текст на первой карточке:

Я могла бы стать хорошим учителем.

Эта истина не была страшной и, по правде говоря, не казалась такой уж глубоко личной. И всё же лучше бы он её не читал. Он затолкал жестянку, а следом за ней и книгу, обратно в нишу — за миг до того, как вернулась Вола.

— Я всё понял, — сказал он, указав на марионеток. — Теперь можно и спектакль.

Но Вола только прошагала к верстаку и полила маслом точильный камень.

— Ещё нет, — сказала она. — Сперва нам нужна сцена. Я её сколочу, когда будет свободное время.

— Сцена? Про сцену вы ничего не говорили!

— А ты думал, марионетки будут просто болтаться в воздухе над тюками сена? — Она обернулась и выставила ладонь, заранее отметая все его протесты. — Послушай, мальчик. Я буду смотреть историю того солдата так, как её нужно смотреть. Для меня это столько значит, что тебе придётся с этим считаться, даже если ты не понимаешь почему. Хотя, между прочим, должен бы понимать. Ты носишь с собой амулет — это то же самое. Тем самым ты рассказываешь историю своей мамы, ту, которую она сама рассказать не может.