Читать книгу - "Герман - Ларс Соби Кристенсен"

Снимая пижаму, Герман обнаружил, что штаны мокрые насквозь. Он зашвырнул их под кровать, вытерся одеялом, оделся. Вышел в коридор и стал надевать сапоги и куртку.

Теперь на переговоры выслали папу.

– Ты куда, Герман?

– Никуда.

– А это где?

– Да нигде.

Папа явно не знал, что на это ответить. Он такой высокий, что мог бы потереться макушкой о потолок.

– Ну а… как же «Детский час»?

– Да плевать ему на нас.

Герман стрелой слетел по лестнице и свернул из подъезда налево, чтобы его не было видно в окно.

Остановился он только на аллее Бюгдёй. Деревья вдоль нее растопырили руки и стояли как взвод огородных пугал. Окна Пузыря слабо светились, не иначе он сидит там один, выпроводив всех клиентов, и стрижет себя.

Герман перебежал к спортивному магазину на другой стороне и заглянул в окно. Ни велосипедов уже, ни футбольных мячей, одни коньки и мерцание лезвий. Герман натянул шапку поглубже на уши и представил себе голубой лед, одна рука заложена за спину, а второй он работает, и трибуны взрываются криками, когда он на выходе из последнего поворота вмазывает спурт, отрывается и финиширует по внешней дорожке в десяти метрах впереди преследователя на внутренней!

Со стороны Фрогнервейен до Германа докатился новый звук. Несколько голосов громко и фальшиво орали песню. Он успел юркнуть в подворотню и оттуда уже наблюдал, как Гленн, Бьёрнар и Карстен с воплями несутся по трамвайным рельсам. «В психушке есть дыра в заборе, в психушке есть дыра в заборе, в психушке есть дыра в заборе, теперь гуляем мы на воле!»

Герман дождался, пока они скрылись из глаз и от песни осталось лишь эхо между домами. В домах к тому времени задернули все шторы, и на них заплясали под музыку невидимого оркестра тени. Коротким путем он дошел до кинотеатра «Фрогнер». Перед входом стояла очередь, ждали семичасового сеанса. Герман принялся рассматривать афиши и едва не заорал опять. Зажмурился, но лучше не стало, наоборот, стало еще хуже, теперь голова была переполнена пугающими картинами. Я такой же урод, как этот звонарь из собора Парижской Богоматери, думал Герман. Он предпочел бы не видеть, но его тянуло смотреть и смотреть. У звонаря этого было подобие глаза, косая щель вместо рта, нос задран вверх, а голова до того огромная, что едва умещалась рядом с горбом. И волосы: жидкие, тонкие, висят клоками на шишкастой голове. Правда, на одной из картинок есть еще прекрасная девушка, она такая красавица, что почти невидима; так вот, горбатый звонарь обнимает красавицу, а она, кажется, ничего против не имеет.

Герман долго рассматривал эту картинку, а потом встал в очередь. Но на входе тяжелая рука опустилась перед ним и преградила путь. Герман поднял глаза и увидел того старика, что вешал афишу, только теперь на нем была форма с пуговицами и лампасами.

– А ты куда собрался?

– В кино, – ответил Герман.

– Сегодня взрослое кино.

– Неважно.

– Ты, что ли, с кем-нибудь?

– Нет, насколько я знаю.

Билетер начал терять терпение.

– И сколько, я должен поверить, тебе лет?

– Я мужчина в летах, – ответил Герман – и был выдворен из очереди.

Он остался один у входа в кинотеатр. Дверь закрыли, и в зале зазвучали фанфары. Герман решил напоследок еще раз рассмотреть звонаря на афише, но тут краем глаза заметил шаткую фигуру, что тащилась к кино от трамвайной остановки. Он узнал ее с одного взгляда: Муравьиха. Она торопилась изо всех сил, но все ее силы – это немного. К тому же муравьи сегодня, похоже, злые и кусачие: она резко дергалась из стороны в сторону всем телом, а голова опасно болталась.

– Еще не началось! – крикнул Герман. – Реклама идет!

Непонятно, услышала она или нет. Как бы то ни было, она решила побежать, запуталась в своих невозможных ногах, грохнулась, снова повисла на костылях и давай отчаянно выписывать кренделя – и успела! В последнюю секунду, но успела.

У дверей она на миг задержала взгляд на Германе, странный взгляд, как будто у них общая тайна, а потом ее впустили внутрь, и за стеной в синей темноте зала зазвонил колокол собора.

Дома Герман обнаружил на своей кровати чистую пижаму в красную крапинку. Пододеяльник и простыню ему перестелили. Пахло свежей стиркой и ветром. Герман заглянул под кровать – мокрые штаны исчезли.

Он достал гербарий, вытащил из ящика клей и наклеил все волосы, которые сумел припрятать. Самому маленькому волоску досталась отдельная страница. Внизу он написал карандашом большими буквами: «Булавовидные волосы. Найдены на голове Германа Фюлькта».

12

Герман вошел на кухню. Ранец сложен, шапка натянута на уши – он готов.

– Я пойду в школу.

Родители переглянулись, потом мама сказала:

– Сегодня воскресенье.

Не ожидавший такого подвоха Герман тут только заметил на столе яйца, тосты и заварочный чайник.

– Школа, значит, закрыта, – он стянул с плеч ранец.

Зато у папы настроение отменное, он уже настрогал кучу бутербродов.

– Сегодня идем на рыбалку за угрем. А, Герман, что скажешь?

– У-у, – ответил Герман.

– Возьмем угря на Рождество, здорового, жирного. Отличный закусон будет, да?

Мама посмотрела на Германа, Герман посмотрел в окно. Он должен был сразу увидеть, что сегодня воскресенье, другие дни не бывают такого цвета. Воскресенье серое-серое, как псалмы в концерте по заявкам.

– А может, он не хочет идти на рыбалку?

Папа посмотрел на маму с удивлением.

– Не хочет? Герман, ты ведь, конечно, хочешь, правда?

Герман старательно посмотрел папе прямо в глаза.

– Ну да.

– Мне кажется, он больше хочет сходить со мной к дедушке.

– Ты слышала, что он сказал? Потом, мне нужна помощь, угрей же надо до дома дотащить. Герман, сколько тебе ломтей?

– Половину одного.

Всю дорогу до набережной папа продолжал смеяться, от хохота рюкзак у него на спине подпрыгивал и издавал приятные звуки: в нем лежал огромный гвоздь и две полые жестянки, обмотанные леской и с крючками внутри.

– Половину одного! Мелкого ты калибра, Герман!

Герман молчал, потому что идти вровень с папой – непростая работа. На один папин шаг ему приходится делать четыре. Улицы печальны и все ведут не туда, утро воскресенья – самое одинокое и тоскливое время, это день, когда Бог проспал все на свете и забыл включить земную сутолоку. На улице кроме папы с Германом только какие-то темные медленные тени, они бредут в свои церкви, чтобы завести Богу будильники, тогда он проснется, разгонит облака, зажжет солнце и настроит новых планов, желательно бы лучше прежних.