Читать книгу - "Мортал комбат и другие 90-е (сборник) - Евгения Овчинникова"

И мы купили дачу. Моих немолодых родителей охватила жажда гнездования, но, к сожалению, каждого своя.

– Хочу построить дом. На первом этаже будет кухня, столовая и баня, на втором – гостиная и спальни. На третьем будем загорать, крышу сделаю плоскую.

– Зачем такой огромный? – возмущалась мама. – Построим маленький домик – и хватит.

– Ты не понимаешь! Это будет настоящий шедевр!

Но мама сопротивлялась:

– Одноэтажного хватит. В мансарде – спальню для Жени.

Мы сидели на берегу и ели вареную картошку с домашней колбасой. Любовались речкой, которая только-только спала, но еще быстро и опасно несла мутную паводковую воду.

У прекрасного поселка был один недостаток – по весне речушка, которую с легкостью можно было переплыть, оттолкнувшись от берега, разливалась. Тихая речка, как взбешенная кобылица, сносила теплицы, уносила заборы и ветхие сараи. Когда вода сходила, в поселке начинали стучать молотки. По единственной улице ходили потерянные соседи, искали уплывшие скамейки и прочее плохо укрепленное и вовремя не спрятанное добро.

Каждый год мы восстанавливались после потопа: укрепляли берег, чистили участок от ила и песка. Последствия паводка я находила все следующее лето: засохшую рыбку в кустах смородины, а высоко на ветках яблони – крошечный улиточный панцирь.

Папу тоже понесло безумным потоком строительного угара. Многочисленные родственники помогли очистить участок от бурьяна. Старый домишко развалился сам. Папа своими руками доломал стены. Путь к трехэтажному шедевру был открыт.

В нашей квартире на Пролетарской поселились стройматериалы. Начиная с поздней осени они потихоньку заполняли балкон, закрывая свет, а после паводка переезжали на дачу.

Родственники смеялись над нами.

– Шедевр, – язвительно говорила тетя Маша.

– Шедевр, ха-ха-ха, шедевр! – хохотала тетя Вера.

– Ну у тебя и шеде-е-е-е-евр, – с непроницаемым лицом рассматривая серый остов фундамента, тянул дядя Ваня.

Мама хотела шедевр, но цемент в прихожке ее не устраивал. Она отговаривала папу от замысла, попутно осваивая огородничество.

– На базаре продают рассаду голландских помидоров, собирайся, – говорила мне она, торопливо одеваясь.

– Чем они отличаются от русских?

– Повышенной урожайностью! Одевайся.

Мы шли на базар и отчаянно торговались за три зеленых росточка. Месяц они отогревались на подоконнике, потом их бережно перевозили на дачу. С величайшей осторожностью высаживали в грунт, поливали и подвязывали по мере роста. В августе мелкие, истощенные вечной жарой кустики рождали три грустные помидорки.

– Обманули с рассадой. Никакие не голландские, – говорила с досадой мама.

Дома появились подшивки журнала «Сад и огород». Мама верила каждому напечатанному слову. Надо было удобрить участок навозом – удобряли навозом. Его было много в ближних деревнях, и стоил он копейки по сравнению с папиными затратами на шедевр.

Часы в ожидании дачного автобуса я коротала за книжкой.

– Мой муж подсчитал, что мы тратим на автобус больше, чем потратили бы на овощи на базаре, – рассуждала кумушка на остановке. – Можно лежать все лето на диване.

– А как же свежий воздух и гимнастика? – подкалывали ее менее радикально настроенные соседки.

– Я занимаюсь по системе Иванова, – гордо отвечала кумушка, и разговор о выгодности дачи заминался и перетекал в спор об обливаниях на морозе.

Дачники, как кишмиш на богатой ветке, облепляли остановку, жадно вглядываясь в горизонт. Старые автобусы с трудом всасывали толпы и, тяжело приседая, тащились в поселки.

Всех захватил и крутил дачный поток. Некогда было раздумывать, надо было сажать помидоры.

Черновые работы по строительству дома были закончены года за три. Своими руками папа сделал фундамент, построил первый этаж. За первым последовал и второй. Верный обещанию создать шедевр, он заказал чугунную лестницу с фигурными перилами. Он долго скрывал от нас, во сколько она обошлась, а когда мама наконец выпытала у него, то больше ни разу не поднялась по парадной лестнице, пользовалась неудобной внутренней.

О папиной страсти знал, кажется, весь наш городок. К нам домой приходили сомнительные личности и торговались на кухне из-за цены реек. Поздно вечером раздавался звонок в дверь, мы шли открывать – и темнота подъезда дышала хриплым перегаром:

– Цемент надо?

По весне, во время паводка, папин энтузиазм бурлил с невиданной силой, ближе к осени стихал и становился прозрачно-самодовольным, как вода в Чаглинке. Первые годы над ним посмеивались, но по мере роста стен перестали. Кое-кто советовался с ним по поводу своей стройки.

Папа водил экскурсии гостей от входных ворот. Они тоже были весьма необычными – их венчали острейшие пики, чтобы дачные грабители даже не думали сунуться на участок. Дальше по дорожке, усаженной густо цветущими оранжевыми лилиями, вы приходили прямо к парадной лестнице. Она вела на террасу второго этажа. Уже на парадной лестнице гости подавленно замолкали, не в силах вынести такого великолепия. На террасе папа небрежно указывал:

– Здесь гостиная, там – Женина комната, прямо над водой.

Но особую – отдельной, так сказать, строкой – любовь папа питал к новому туалету. Напротив дома, прямо на берегу, на площадке, очищенной от зарослей и ивняка, громоздился наш отхожий дворец. Был он, признаться, обычным сортиром с выгребной ямой. Но папа и его подавал с шиком. Он распахивал дверь – и окончательно добитые гости видели деревянные внутренности.

– Доски сосновые. Сверху – жесть, для веса, чтобы не унесло весной. – Папа стучал по внешней стороне костяшкой. – Чтобы не ржавела, каждую весну прохожусь краской.

Каждую весну папа проходился по туалету зеленой, под цвет кустов, краской. Громоздкий – два с половиной метра в высоту – туалет жизнерадостно торчал на участке, как первый зуб у младенца.

Мама и тут была недовольна.

– Поставил бы простой. Унесет его – сколько материала.

– Не унесет, – авторитетно аргументировал папа, – вес не позволит.

– Был бы фундамент – не унесло бы. А так – унесет.

– Кто делает фундамент туалету? – раздражался папа.

– Никто не обивает туалет жестью! Денег сколько в одном туалете, – мама доходила до сути своего недовольства.

Стройка требовала денег и рабочих рук. А так как рук у папы было всего две, то на даче, даже не вспомню, когда именно, появился Виктор Андреевич. Все, что я о нем знаю до сих пор, – был он Виктор Андреич, и был он художник. В то время в городе было как-то много таких художников. Все эти Витьки, Лёшки, Сашки обитали на соседних дачах в основном зимой: как считалось, сторожили участки за еду или небольшие деньги. В городе они встречались в избытке в городском парке, в кинотеатрах, где малевали афиши и рекламу и занимались мелким ремонтом.