Читать книгу - "Соло на водонапорной башне - Евгения Ярцева"

У Дудкиных — ну, вы их помните, — всего через край: музыка оглушительная, крапива двухметровая. Сегодня их магнитола распевала даже нахальней, чем обычно, так что в глазах темнело; зато в крапиве отсвечивало что-то белое. Сеня — он обожает коллекционировать всякое барахло — полез доставать это «что-то». Когда он выбрался, весь лохматый, на свободу, в руках у него был мяч. Кто-нибудь его забыл или потерял.

Или просто выбросил — вон он какой истёртый, обшарпанный.

— Во что сегодня сыграем? — услыхали Соня с Сеней.

Ник вприпрыжку бежал к ним по улице.

— Что это у тебя?

Он выхватил у Сени мяч, повертел его и обнаружил линялую надпись, сделанную фиолетовой ручкой.

— «Good ball», — прочитал он. — Всё ясно. Это мяч для гудбола.

— Что ещё за гудбол? — спросил Сеня.

— Игра с мячом, само собой.

— Такой игры нет, — сказала Соня.

— Как это нет? — возмутился Ник. — Вот же, русским… ну почти русским языком написано: «гудбол»!

— Тогда какие в нём правила?

— Правила?.. — Ник призадумался; почеканил мячом оземь, подбросил его разок-другой высоко вверх, отбивая то головой, то коленом. Доигрался — мяч отскочил от колена и сиганул за забор старика Скрипкина.

В этот самый момент старик Скрипкин укладывал в штабель доски, которые незадачливый грузовик свалил на участок Дмитрия Палыча. Когда мяч хлопнул по доске, старик Скрипкин невольно отшатнулся, и штабель с грохотом развалился. Наверное, у этих досок на роду было написано грохаться куда попало и заодно что-нибудь крушить. Конструкции старика Скрипкина — а все они держались на честном слове — начали валиться одна за другой по цепочке, точь-в-точь как костяшки домино, уставленные в ряд. Круглый чурбак, венчавший многоэтажную поленницу, перевалился на забор, разделяющий Елкиных и Палкиных. Забор заскрипел… и упал. Другой чурбак вдарил по доске, которая взвилась, как катапульта, и наподдала мяч!

Он взмыл высоко-высоко, перелетел через улицу — Соня, Сеня и Ник, щурясь от солнца, проводили его глазами — и исчез за оградой Соловьёвых. Как будто ядро залетело в крепость!

Из крепости донёсся звонкий плюх и вскрик: «Ах ты!..» Пробухали шаги, калитка, всегда запертая крепко-накрепко, отворилась. В проёме, с мячом в руках, стоял Соловьёв. Мяч был мокрый, руки тоже. Как и рубашка, и брюки. Про лицо и говорить нечего — на него вовсю капало с волос. Словом, Соловьёв был мокрый с головы до пят, как будто в руках у него только что взорвалась бутылка газировки. Видно, мяч угодил в бочку с водой и обрызгал всё вокруг. И так-то вечно пасмурный, в обрызганном виде Соловьёв стал похож на грозовую тучу. Больше всего на свете он любит покой и тишину, а меньше всего — детей, которые визжат, хохочут и забрасывают мячи на чужие участки.

Он сердито пнул мяч. А когда сердишься, бьёшь по мячу сильней, чем нужно. Поэтому мяч влетел в калитку напротив и бабахнул по магнитоле Дудкиных.

Тут же, как гром средь ясного неба, воцарилась глубокая тишина.

— Ого, — шёпотом проговорил Соловьёв. И мгновенно повеселел. О такой тишине он и не мечтал!

Дудкины в полном составе высыпали на улицу и засуетились вокруг магнитолы, пытаясь вернуть её к жизни. Но магнитола воскресать не желала. Что касается мяча — от магнитолы он отскочил к Платоновым. То есть, к их собакам, которые тут же стали гонять его по участку.

Даже щенки Альмы тявкали и норовили цапнуть мяч.

Никишины только что вернулись на дачу и наблюдали, как две собаки бросились к мячу и столкнулись лбами. Третья подцепила его зубами и понеслась по газону, ещё одна собака мчалась с ней вровень, а остальные, всей командой, за ними.

— Настоящее регби! — одобрил Никишин. Собак он, как известно, недолюбливает, зато обожает футбол в любом виде.

Платоновы, увидев, что собаки терзают чей-то мяч, тоже стали носиться по участку. Жена пыталась накрыть мяч руками, а муж — животом: он бегал за собаками и кидался наземь.

— Фол! — комментировал Никишин всякий раз, когда, Платонов шлёпался пузом мимо мяча. Он явно болел не за хозяев, а за собак. И даже запел: «Оле-оле-оле-оле!»