Читать книгу - "Избранница - Майте Карранса"

— Ты ведь умеешь играть на гармонике, правда? Я тебе говорила, что феям понравится, если ты сыграешь им на гармонике.

Цицерон не стал возражать против такого пожелания.

— Да, ты мне говорила, но я подумал, что с таким же успехом можно сыграть на аккордеоне или флейте.

— У нас нет ни аккордеона, ни флейты.

— Я напомню тебе, что гармоники у нас тоже нет.

— Патрик всегда носил ее в кармане.

Цицерон сглотнул:

— Разве Патрик здесь?

Марина уточнила:

— Я закопала его где-то здесь, но сейчас не припомню, где именно.

Цицерон раскрыл свои черные глаза и спросил ее:

— Значит… ты его убила?

Марина уловила в его интонации скрытое восхищение.

— Ты считаешь меня способной убить кого-либо?

Цицерон был охотником, виртуальные сомнения его не тревожили. В другом мире он играл с жизнью и смертью.

— Почему бы и нет?

Марина обиделась:

— Ты видишь во мне убийцу?

Его молчание было красноречивее всех оправданий в мире.

Марина вдруг почувствовала, как темные глаза Цицерона просвечивают ее насквозь. Он видел в ней потенциальную убийцу и вора, великую обманщицу и отъявленную самозванку. В итоге достойную презрения особу.

При этом Цицерон знал лишь половину всей истории.

Намерениям Марины не было оправдания, она была готова вот-вот предать парня, с которым совсем недавно целовалась. Конечно, феи очень симпатичны и крайне впечатлительны, но это не оправдывало ее эгоистичного намерения отдать им Цицерона обманным путем и без его согласия.

А что, если этому чудаку не захочется жить вечно, прыгая в лесу, играя на гармонике в обществе пикси и фей? А что, если ему вместо этого ужасно захочется страдать от ревматизма, не отрываться от Интернета, заложить недвижимое имущество и обзавестись сыновьями?

Возможно, Цицерон познает счастье среди волшебных существ, но она не была уверена, что правильно поступает, решая этот вопрос, не посоветовавшись с ним.

К тому же, с Мариной происходило нечто любопытное. Как раз в это мгновение она почувствовала, что у нее нет ни малейшей охоты расставаться с Цицероном. Она испытывала к нему нежность. Может быть, потому что надела его трусы и толстовку.

Это чувство потрясло Марину. Ей не хотелось ничего говорить, однако совершенно ясно, что ей так же приятно было носить его носки, пользоваться ими, ощущать их прикосновение. Наверное, ее поведение объяснялось именно этим.

Вдруг Марина споткнулась, упала и уткнулась носом в огромный ботинок. В метре от него лежал еще один ботинок.

Цицерон крикнул:

— Здесь его одежда!

Действительно, на месте опустевшей могилы Патрика валялась разбросанная одежда.

— Он был здесь! — Марина указала на очертания силуэта тела ирландца, четко отпечатавшиеся на листве.

— Но его здесь больше нет, — заметил Цицерон.

— Должно быть, он проснулся и ушел, — предположила Марина.

— В чем мать родила? — язвительно поинтересовался Цицерон.

— Наверное, ему было жарко, ирландцы очень пылкие, — как всегда не подумав, заключила Марина.

Однако Цицерон покачал головой, продолжая внимательно разглядывать это место.

Он сделал другие выводы, нежели Марина.

— Его куда-то утащили. Видишь следы?

Марина прикинулась, что видит, однако в действительности предполагаемый след Патрика, такой заметный Цицерону, остался для нее совсем незаметным.

Цицерон превратился в ищейку, встал на четвереньки и начал обнюхивать землю, похоже, руководствуясь инстинктом. Во всяком случае, именно этого не хватало Марине.

— Здесь следы заканчиваются. Дальше ничего нет, — озабоченно заметил он, поднимаясь.

— Тогда он, наверное, ушел, — заметила Марина, начинавшая нервничать.

По мере того как рос интерес Цицерона к Патрику, она чувствовала себя все хуже.

Почему она не рассказала ему правду? Почему не объяснила, в какой ужасной ситуации оказалась: что на нее возложили задачу спасти Анхелу, ее старшую сестру, которая должна сопровождать короля Финвану во время конного выезда Туата Де Дананн, а еще она обещала Пурпурной фее плясуна…

Но в таком случае Марине пришлось бы открыть Цицерону свои карты, признаться, что он и станет этим плясуном, что она его использовала и привела сюда лишь для того, чтобы выдать за Патрика.

Это был очень мерзкий поступок.

А ей действительно хочется передать Цицерона феям?

Марина вздохнула, сосчитала до десяти и пришла к выводу, что ей совершенно этого не хочется, что она сентиментальна, очень напугана и предпочла бы, чтобы Цицерон остался несчастливым человеком, нежели стал вечным плясуном.

Как же избавить Цицерона от этой участи, не навредив Анхеле, не подвергнув опасности ни Патрика, ни себя?

Что за дела! Почему все стало так сложно?! А ведь прошлым вечером ей все казалось таким простым…

Пожалуй, многое в этом безвыходном положении объяснялось поцелуями. До того как Марина поцеловалась с Цицероном, она видела все в одном свете, после того — в другом. Она стала жертвой собственной импульсивности.

— Ладно, уходи отсюда, — вдруг заявила она Цицерону, приняв решение.

Это был акт доброй воли и отчаянной храбрости, но Цицерон понял Марину иначе.

— Почему это я должен уходить? Разве нам не предстоит встреча с феями на опушке леса?

Марина чувствовала, как к ее горлу подступает ком, и не смогла ответить, что эта встреча — всего лишь хитрость с целью сделать его заложником. Объясни она подлинные причины своего поступка, Цицерон возненавидел бы ее. А если она их не объяснит, он возненавидит ее тоже.

Марина решила выпутаться из трудного положения, прибегнув ко лжи, своему излюбленному виду спорта.

— Я остаюсь с Патриком, ты же знаешь, он мой парень. Короче говоря, ты здесь лишний.

Она могла выразиться еще обиднее, но это далось бы ей нелегко. Она просто хотела отделаться от Цицерона и добилась своей цели.

Цицерон побледнел и поник точно шар, который проткнули иглой.

— Я думал, что… — пробормотал он, глядя на Марину глазами рыбы, попавшейся на крючок.

Марина испытывала боль и огромное желание подойти к Цицерону совсем близко и поцеловать его. Если стоять лицом к лицу, пропадает необходимость говорить.

Однако тут за их спинами раздался едва различимый шорох крыльев фей, заставив ее действовать быстрее и пронзить шпагой разбитое сердце несостоявшегося плясуна.