Читать книгу - "Если б у меня была сестра: Повести - Александр Васильевич Малышев"

меня, помедлила секунду и пошла, все ближе ко мне, мягко ступая меховыми сапожками. Хотя половина парты была свободна, я передвинулся к стене и переложил свои учебник и тетрадку.

Девочка встала рядом со мной, сунула ранец в парту и, придерживая ее крышку, полуобернулась к двери. Я заметил, как майор, став сразу добрым и грустным, мягко, ободряюще улыбнулся дочери.

— Это неплохой класс, — сказал директор. — Вы не беспокойтесь. Я лично буду контролировать. — Он обратился к учителю. — Продолжайте урок.

Офицер и директор школы вышли в коридор. Крылов кивнул нам — «Садитесь», взял карманные часы, которые он всегда в начале урока клал на стол.

— Ну, что же… Запишите задание на дом.

Я, кажется, впервые за весь урок вздохнул полной грудью.

Мы еще скрипели перьями в своих дневниках, когда за дверью обрадованно залопотал звонок. Еще мгновение тишины, особенно глубокой после звонка, и, нарастая стремительно, хлынули в коридор шум, топот, мальчишеские голоса.

И я хотел выбежать из класса, ребячески довольный, что урок Крылова закончился, а опасения мои не сбылись, но тут-то и возникло первое затруднение, первое и самое маленькое из тех, которые эта девочка внесла в мою жизнь.

Парта была почти придвинута к стене, и мне, чтобы выйти, надо было побеспокоить девочку, сказать, например, «Пропусти меня» или «Пропустите». А в самом деле, почему директор, любого из нас окликавший на «ты», с ней, одной, говорил так, как со всеми нами вместе? Я мог бы просто перелезть через парту, но при ней мне не хотелось этого делать, да и Крылов еще не ушел из класса. Он, вместо того чтобы отправиться в учительскую, взял стул за спинку, перенес к нашей парте и сел возле девочки так, что теперь я при всем желании не мог выйти.

— Ну, что же, — начал он благодушно, слегка наклоняясь к девочке. — Раз вы пришли в мой урок, давайте уточним сразу кой-какие вопросы. Вы где учились?

— На Сахалине.

— Вот как. И на чем закончили алгебру и геометрию? — Девочка ответила. Крылов задумчиво помял пальцами свой тяжелый подбородок. — Так. Вы несколько отстали от нас. Два-три дополнительных урока, и вы, я думаю, войдете в нашу колею. У меня очередной дополнительный урок… в четверг, в одиннадцать…

— Я сама, — вежливо перебила его девочка и твердо повторила: — Я сама попробую.

Крылов вскинул свои широкие светлые брови.

— Вот как? Похвально, похвально. А что у вас там было по алгебре и геометрии?

— Четыре и пять.

— Ага… Ну, отлично. Учебники у вас с собой? Давайте я покажу, что вам надо пройти.

Девочка откинула крышку парты, выдвинула ранец, открыла его и достала учебники — чистые, каждый ак куратно обернут в свежую газету. Крылов стал показывать ей, какие разделы она должна пройти, какие задачки «порешать». Девочка, слушая номера разделов и задач, кивала, и выбившиеся ореховые прядки волос возле ее маленького красивого уха колыхались в такт кивкам. Я тем временем заметил, что в классе остался кое-кто из ребят, как раз те, что выскакивали на перемену первей всех: Венка Мурашов, атаман и заводила «Камчатки», его подпевала Костя Шилов и еще двое или трое из этой компании. Они стояли кто у двери, кто у стены возле своей парты, прислушивались к разговору Крылова с новенькой и многозначительно переглядывались. Венка, например, тихонько присвистнул, услышав ее «четыре и пять». Шилов ткнул локтем в бок Витю Суслова — «Ты гляди, отличница!».

Крылов встал, поставил стул на место.

— В этом месяце я вас не стану спрашивать, ну, а в следующем… в следующем посмотрим.

Я прикинул, сколько дней осталось до следующего месяца — декабря. Ровно неделя. Не так уж и много, а если учесть, что девочке надо наверстывать упущенное и по всем остальным предметам, и выполнять домашние задания, то и совсем мало.

Крылов взял под мышку транспортир, циркуль, классный журнал и ушел. Прибежал Ленька Солодов с большой картой в руках, свернутой в трубу. Венка повесил ее на гвоздь, поверх доски.

Последним в тот день был урок литературы. Учительница Скрыпка — это не прозвище, фамилия у нее была такая — что-то задержалась, мы минут пять ждали ее. На «Камчатке» слышались смешки, звонкие затрещины и голоса: «Получил — передай дальше», раза два щелкнули о доску и отлетели выпущенные из резинки скобки из тетрадок. Я повернулся лицом к задним партам, чтобы предупредить любое нападение. Венка Мурашов, казалось, только этого и ждал.

— Вот у нас и парочка, — объявил он, отвалясь на спинку парты и перекосив в усмешке свой большой рот.

— Телок да ярочка, — подхватил Шилов.

— Жених и невеста, — подтянул им Ленька Солодов, тот самый, с которым мы дружили, начиная с детского сада, с которым вместе бегали в школу, которому я пересказывал дорогой все книжки, какие читал! Он тоже смеялся!

Я хотел крикнуть, что он — предатель, но в это время все стали подниматься, хлопая крышками парт, и я тоже встал и повернулся к учительнице. Позднее — Скрыпка уже сидела за столом, а слева от нее, ближе к нам, стоял Ленька Солодов и бубнил наизусть стихотворение — я взглянул на свою соседку и заметил, что щека у нее яркорозовая, горячая, словно она только что вошла с мороза в теплую комнату…

Из школы я возвращался с Ленькой, нам было по пути. Я упрекал его в измене. Он странно, неопределенно улыбался, несколько раз повторил нарочито непонимающе: «А чего тут такого?» — и наконец, встав спиной к летящему из темноты мохнатому снегу, вбирая голову в плечи, сказал:

— А разве не правда? Вы у нас точно как жених и невеста. Никто больше с девчонкой не сидит, ты один.

— Так не я же сел к ней, ее ко мне подсадили.

— Ты не очень водись с ней, — предупредил Ленька с обычной своей словно бы скользящей по лицу усмешкой. — А то сам девчонкой заделаешься…

Так стало нас в шестом «Б» классе двадцать восемь, так вот неожиданно, вопреки всем правилам раздельного обучения вошла в мою жизнь эта девочка с косами, свисающими с ее затылка вроде двух дужек плетеной корзины.

Вскоре мы узнали, что к нам она угодила из-за английского языка. Он преподавался только в нашей школе и только в нашем классе, в остальных школах города, женских и мужских, на уроках иностранного языка звучал жесткий, тарахтящий, ненавистный нам тогда немецкий. А девочка на Сахалине начала учить английский, и ни она, ни