Читать книгу - "Тайна брата - Дэн Смит"

Времени почти нет. Сирены надрываются уже несколько минут, значит, самолеты скоро будут здесь.

Мама кое-как продирает глаза.

— Оскар? Это ты?

— Нет, это мы, Карл со Стефаном.

— Что случилось? — Она садится, смотрит вокруг, и в ее голосе сквозит недоумение. — Что, налет? А… я лучше тут останусь. Не бойтесь за меня.

— Нет, мы тебя тут не бросим.

Мать пытается лечь, но дед приходит на помощь, и они со Стефаном тянут ее за руки.

У меня в голове мелькают образы бомб, падающих с неба. Смертоносный дождь сыплется из летающих чудищ прямо нам на головы, и мы исчезаем в огненном вихре.

— Мама, пожалуйста, — молю я. — Прошу тебя, пойдем с нами.

— Оскар?

— Это Карл. — Я беру маму за руку. — Вставай, пожалуйста.

— Тебе страшно? — спрашивает мама.

— Конечно. Мама, вставай.

— Хорошо, радость моя, встаю.

Мама выбирается из кровати, Стефан подхватывает ее за талию и ведет вниз.

Дед уже возится с люком под лестницей. Тот заклинил, приходится как следует дернуть. Наконец в полу открывается провал.

— Полезайте, — командует дед. — Быстро вниз.

В подвале нас встречает заплесневелая куча всякого хлама и древних сокровищ. Старинный сундучок матроса, оплетенный толстыми железными лентами. Штабель стульев с облупившейся краской. Дряхлый велик и парафиновый обогреватель, от которого пахнет машинным маслом.

В дальнем углу мрачным демоном затаился котел. Сейчас лето, поэтому он дремлет, но зимой дед накормит его сверкающими кусками угля, и в нем оживет ревущее пламя. И тогда мы услышим, как бурчат трубы, лязгает железо и шипят паром батареи.

Мы со Стефаном часто подначивали друг друга спуститься по шатким ступеням и сидеть здесь, в темноте, сколько выдержишь. Раньше в подвале обитали монстры и призраки. Теперь здесь поселилась надежда. Подвал может спасти нам жизнь.

Дед разгреб пятачок под голой лампочкой, разгоняющей тьму, и поставил стулья, чтобы пережидать налет сидя. Еще он сделал полки, где стоят банки гвоздей и шурупчиков, всякие крючочки и проволочки, а Ба организовала продуктовый запас на случай, если мы застрянем тут надолго. И раз в несколько дней мы меняем воду в ведрах, чтобы всегда был свежий запас.

Сирены едва пробиваются через закрытый люк, но когда посыплются бомбы, мы их почувствуем.

Я только раз попадал под авианалет, еще в городе. Та ночь стала самой пугающей и будоражащей в моей жизни. Бомбы падали целую вечность, и земля содрогалась под нами. Мы сбились в кучу в убежище под домом, а когда вылезли, вдалеке что-то горело. На следующий день в школе только и разговоров было, что о разрушениях да о ненавистных врагах.

Сейчас я не чувствую ничего.

— Может, ложная тревога? — шепчу я, потому что в такой обстановке не хочется говорить в полный голос.

Дед, качая головой, поднимает палец.

— Прислушайся.

Бум-бум-бум-бум. Бум.

Хоть и слабый, звук явственно долетает до нас.

Бум-бум-бум-бум. Бум.

— Это не бомбы, это восьмидесятивосьмерки, — говорит Стефан.

— Твоя правда, — кивает дед.

Это звук 88-миллиметровых зенитных орудий, защищающих город. Их расставили по маршруту вероятного подлета врага, но передвинуть их несложно — цепляешь к трактору или вездеходу и тащишь, куда нужно. Зенитки плюются в небо железными тучами, и вражеские самолеты с воем падают оземь. В расчетах орудий много ребят из гитлерюгенда, им не терпится пострелять по противнику. Я всегда надеялся, что в свое время меня тоже возьмут.

— Что-то бомб не слышно, — говорю.

Зенитки продолжают кашлять снарядами. Даже без бомб на улице сейчас опасно. Зенитная шрапнель падает сверху раскаленным дождем.

— Они метят в мосты и дороги, во всякие заводы и прочие такие штуки, — успокаивает меня дед. — Простых людей они не бомбят.

— А в Мюнстере бомбили, — испуганно рассказывает Ба. — Бросали куда ни попадя. По радио говорили, количество жертв до сих пор неизвестно.

— Мюнстер-то большой город. Мы им неинтересны. — Дед щурится и решительно качает головой.

Не хочу об этом думать. Пусть все прекратится. Что для меня была война раньше? Радостное предвкушение. Желание быть лучше всех. Гордость за отца и за Германию, которая всюду строит хорошую жизнь, как у нас. Теперь война — это смерть и страх. Это грустная мама. Не хочу. Не хочу войны.

Прижимаюсь к маме, обнимаю ее, и на миг появляется жуткое ощущение, будто у меня в руках кукла. Будто мама вовсе меня не замечает, и это хуже, чем если бы на нас упала бомба и нас завалило в темном сыром подвале. На ум приходят мамины слова, когда мы пытались вытащить ее из постели.

«Я лучше тут останусь», — сказала она, словно не хочет никуда идти. И налет ее не тревожит.

Словно она готова к смерти.

— Мамочка, — шепчу я, стискивая объятия. — Мамочка.

И в ней просыпается искра жизни, будто мама очнулась от долгого сна. Она поднимает руки и прижимает меня к себе. Трется лицом о мои волосы. Целует и тискает меня.

— Честное слово, все будет хорошо, — обещает она.

Меня одолевает удивление пополам с робкой радостью. Стефан, распахнув глаза, смотрит на маму. Ба с дедом тоже изумлены тем, что та открыла рот.

— Простите, что со мной было столько возни, теперь будет проще, — хрипло говорит мама, глядя на всех по очереди. — Мне так жаль. Я была…

И водопад слез, который все эти дни упирался в плотину, течет по ее щекам.

— Милая, поплачь, поплачь, и станет легче, — радостно и печально уговаривает Ба, и глаза у нее тоже блестят.

Я так бы и сидел вместе с мамой, но Ба с дедом отодвигают меня и сами обнимают ее.

— Как же мне его не хватает! — всхлипывает мама.

Ба прижимает ее к груди.

— Нам всем его не хватает. Но в нашей памяти останется все хорошее, что было…

— Как папа летом гонялся за нами по саду с ведром воды? — Стефан смотрит на меня. — Или как он приходил домой и просил нас поискать у него в карманах, и там лежало по шоколадке на брата?

От этих воспоминаний на лице появляется улыбка. Представляю, как папа входит в дверь и устраивает целое представление, хлопая себя по карманам, якобы оставил в куртке что-то важное. Как он смеется, убегая от нас, а мы ловим его, чтобы отнять сласти. Как нарочно спотыкается, чтобы мы догнали его.

Пусть мама плачет. Мы рады, что она пришла в себя. У нас царит оживление. Пусть снаружи воют сирены и грохочут зенитки, нам хорошо. Мама слушает, как мы вспоминаем папу, и на лице ее появляется слабая улыбка. Оказывается, нужен был авианалет и темный подвал, чтобы мама пошла на поправку.