Читать книгу - "Так они жили - Елена Ильина-Пожарская"

Женя не раз забывала последнее приказание, и сейчас же за это платилась. Ее сажали на время обеда на высокий неудобный стул, носом в угол и давали стакан воды и кусочек хлеба. Здесь нечего было ожидать, что Каля или няня принесут из кухни пирожков и жаркого, как после бабушкиного грозного оклика: «На хлеб и на воду!». Здесь сделать это было и трудно, так как у Аглаи Григорьевны было на счету все, до щепотки муки, да и некому, потому что прислуга не смела и подумать о подобной вольности.

Так прошло месяца полтора. Живая по натуре, несмотря на свою сдержанность, Женя чувствовала, что у нее точно замерзают и мозги, и душа. Занятия ее не интересовали. Приглашенные теткой учителя казались тоже подавленными величием Аглаи Григорьевны, преподавали по ее системе, то есть задавали кучу уроков «от селя и до селя» и, кончив свой час, поспешно срывались с места, не обменявшись с ученицей ни одним посторонним словом.

Женя ждала писем из дому и от тетки из Англии и не дождалась. Аглая Григорьевна поставила условием, чтобы ей не мешали, и запретила всякую переписку. Женя этого не знала и томилась и горевала, думая, что ее все забыли и что она в самом деле никому не нужна.

Игра в зале с Ольгой и Анютой вносила тоже мало развлечения в ее жизнь.

Сперва она все-таки надеялась сойтись и подружиться с теткиными воспитанницами, но старшая, Ольга, худенькая, смуглая девочка, сторонилась ее с угрюмой миной, а Анюта была и глупа, и пуглива, и только нелепо ухмылялась, когда Женя с ней заговаривала.

Поиграв минут десять в волан или серсо, причем не допускалось ни одного веселого возгласа, девочки брались за руки и молча ходили взад и вперед по длинной зале, слабо освещенной стенной масляной лампой в углу. Сидеть им в этот час запрещалось, и они непременно должны были как-нибудь двигаться.

Вздумала было Женя как-то вечером пробраться в девичью, но девушки, сидевшие, склонившись за работой, так упорно не поднимали голов, так лаконично отвечали «да-с» и «нет-с», что Женя удалилась совсем сконфуженная, а на другой день была наказана за нарушение теткиного приказания.

Все делалось тихо, без крика и брани, а дышать было трудно, и Женя с каждым днем чувствовала себя все несчастнее и несчастнее.

— Хоть бы кошка была или собака, — воскликнула она раз в отчаянии, прохаживаясь по зале с Ольгой. Анюты на этот раз почему-то в зале не было. — Слова не с кем сказать!

Ольга ничего не отвечала.

— Оля, неужели вам никогда поговорить не хочется? Ведь такая тоска, хуже монастыря.

— В монастыре-то рай, — отрывистым шепотом проговорила девочка, и в ее черных глазах мелькнул небывалый огонек.

— А вы почему знаете? — спросила Женя.

— Меня из монастыря взяли, я клирошанкой ^[15] была…

— А почему взяли? Зачем же вы ушли?

— Евгения Сергеевна, не разговаривайте вы со мной, Христа ради! Вам-то ничего, а мне…

— Что же вам будет? Ведь мы ничего худого не говорим?

— Не приказано, так и нечего… И то из-за вас уж форейтора Степана до полусмерти запороли, — а вы еще спрашиваете.

— Что? Как? Степана? — и Женя вспомнила слова Аскитреи при прощании о каком-то «фулейторе» Степке.

— Шш! Тише!.. Погубить меня хотите? — с ужасом воскликнула Ольга, побледнев как смерть. — Тетенька услышит, так…

Но, должно быть, Аглая Григорьевна достаточно убедилась в благонравии девочек и отменила приказание следить за ними, так как за этой беседой не последовало никакого наказания. Мало того, Жене удалось встретить Ольгу в коридоре и обменяться с ней несколькими словами.

Девочка умоляла рассказать ей, что сделали со Степаном и почему это случилось из-за нее.

— Оля, Христа ради, расскажите мне… Я, право, с ума сойду. Или пойду к тетке и прямо ее спрошу.

— Барышня, коли вы это сделаете… То утоплюсь! Мне все равно тогда. Если узнают, что я вам передала… Я уж и не знаю, что со мной сделают!

— Ну, я не скажу ничего, только расскажите.

— Теперь нельзя. Я с вечера к вам под диван заберусь… Ночью все и скажу, — и девочка бесшумно, но быстро убежала по коридору к черной лестнице.

Женя за вечерним чаем была очень взволнована. Щеки у нее горели, и всю ее время от времени охватывала дрожь.

— Ты простудилась? Покажи язык? Дай руку, лоб, — последовал допрос Аглаи Григорьевны, от которой ничего не ускользало.

— Я совершенно здорова! — последовал робкий ответ.

— Да, кажется, здорова. Отчего же ты красная? — продолжался допрос.

— Не знаю. Скоро шла. Я совсем здорова, тетя, — отвечала Женя и старалась быть такой, как всегда, чтобы не привлечь внимания тетки.

— Горькую воду! — приказала Аглая Григорьевна. — Ты выпьешь стакан, это тебе принесет во всяком случае пользу. Я еду к губернатору на бал, вернусь часа в два и зайду посмотреть, как ты спишь.

Женя безропотно покорилась. Она была в душе так обрадована, что тетки не будет дома и она может спокойно поговорить с Ольгой, что готова была не только выпить горькую воду, любимое лекарство Аглаи Григорьевны, но что-нибудь и похуже.