Читать книгу - "Максимка, Толик и каляки-маляки (сборник) - Галина Смирнова"

Миша даже решил переходить на другую сторону улицы, а потом возвращаться обратно, то есть ещё раз переходить дорогу, чтобы обойти этот магазин с сардельками, но если бы узнала мама…

«Нет уж, буду терпеть!»

Приближался Мишин день рождения, ему исполнялось десять лет, и мама сказала, что это юбилей, и можно пригласить нескольких друзей.

– Что подарить тебе, сынок, на день рождения?

И Миша, не задумываясь, ответил:

– Сардельки.

Мама заплакала, она плакала и гладила сына по голове, а когда успокоилась, сказала тихо:

– Хорошо.

На день рождения Миша позвал Костю, Витю и Свету Кузнецову, с которой сидел за одной партой.

Мама открыла банки с законсервированными на даче огурцами и помидорами, с маринованными грибочками, с квашеной капустой, красиво разложила всё это на тарелках, поставила салатницу с винегретом, нарезала хлебушек, а потом принесла две кастрюли – в одной была горячая картошка, в другой… в другой кастрюле лежали сардельки, от них исходил пар и такой… такой запах! Не забыть!

Прошли годы.

Миша стал капитаном дальнего плавания, он видел многие города и страны, был на разных торжествах и праздниках, где угощался всевозможными диковинными угощениями, но не было для него ничего вкуснее тех сарделек.

Старинная вазочка

Вазочка стояла на подоконнике, и когда дверь на кухню была открыта, то каждый, входящий в квартиру, первым делом видел на окне её стройный силуэт на фоне изменчивого неба.

Она была небольшой, ростом чуть выше обычного стакана, если мерить кухонными мерками, поэтому дома говорили не ваза, а вазочка, но кто знает, в каких единицах оценить красоту и привязанность даже к такой малой вещице.

Алине шёл седьмой год, и она, сколько помнила себя, столько помнила и вазочку, которая раньше стояла за стеклом, в буфете, на самом видном месте.

Мама Алины рассказывала, что вазочка досталась ей от бабушки, а той от другой бабушки, и та, последняя бабушка, у которой оказалась чудесная вазочка, она таяла в глубине веков, как льдинка от вечного солнца.

Вазочка, стоящая на круглом, изящном основании, снизу была тоньше, затем постепенно расширялась к отверстию, обрамлённому волнами дугообразных фестонов с тоненькой, золотой каймой.

Она была сделана из тончайшего белоснежного фарфора, и если бы ничего более на ней не было, то и тогда она была бы идеалом гармонии и красоты.

Но далёкий, одарённый художник нарисовал на вазочке очаровательную красавицу – она была изображена по пояс, в свободной голубой блузке, с рассыпавшимися по плечам светло-русыми волосами и с невозможно притягательной и, в то же время, какой-то отстранённой и загадочной улыбкой.

На вазочку хотелось смотреть и смотреть, и вероятно, место её было не на кухонном подоконнике, а где-нибудь в шкафу краеведческого музея маленького провинциального городка.

Стол на кухне стоял рядом с окном, и Алина, завтракая, обедая или ужиная, всегда любовалась красавицей на вазочке, разговаривала с ней, рассказывала новости и в конце концов решила, что перед ней не прекрасная незнакомка, а без сомнения, её родная пра-пра-пра…бабушка.

С тех пор, как мама поставила вазочку на подоконник, она стала ставить в неё цветы – крохотные незабудки, ярко-синие, с жёлтым глазком посередине, или подснежники, нежно-голубые как весеннее небо, или веточку сирени, где мама всё искала счастливые цветки с пятью лепестками, и когда находила, радовалась как девочка, на что Алина всегда удивлялась:

«Мамочка, да вот же ещё и ещё…»

Но это было неважно, потому что мама всегда успокаивалась на одном счастливом цветке, какая странная, однако, мама.

Белая роза… она, в этом изысканно-тонком, фарфорово-белоснежном сиянии, казалась невыразимым волшебством, от неё ну просто глаз было невозможно отвести, потому что… «Потому что нельзя быть на свете красивой такой», – пела мама.

Алина подпевала, иногда, впрочем, спрашивая: «Почему нельзя?»

А мама в ответ только улыбалась и всегда также загадочно, как очаровательная красавица.

Сейчас была зима, в вазе стояла ветка рябины с засохшей гроздью красновато оранжевых ягод и несколько веточек полыни со съёжившимися желтоватыми комочками соцветий, которые, как память о лете, хранили свой изумительный, горьковатый и терпкий полынный запах.

Иногда, любуясь вазой, Алина брала её в руки.

Вот и в этот раз она взяла вазочку и хотела было поставить её на стол, чтобы срисовать в альбом, но она вдруг выскользнула, словно выпорхнула из рук, и упала.

Но упала не на пол, а на стол, и треснула.

Тоненькая, как порез, трещина потянулась от отверстия к середине и остановилась, не дойдя до основания.

Алина пришла в ужас!

Что сказать маме? Как она расстроится!

Взгляд Алины упал на коробку с пластилином, лежащую на полке.

И неожиданная мысль родилась в её догадливой головке – замазать края трещины пластилином и слепить, соединить их потом.

Она открыла коробку, выбрала подходящие цвета и стала замазывать трещину пластилином того цвета, который лучше всего подходил по рисунку.

Пластилиновый шов прошёл по волосам, коснулся лба и бледно-розовой щеки красавицы, задел рукав её голубой блузки.

Вот и всё. Ваза была целая, а шов почти не заметен.

Поставив в неё веточки рябины и полыни, Алина, кажется, успокоилась.

Пришла весна.

Потеплело, закапала с крыш капель, потекли весёлые ручейки, снег осел, потемнел, стал рыхлый, ноздреватый и почти исчез.

На проталинах, в парке рядом с домом, как весенние брызги голубого неба, рассыпались подснежники.

Мама с Алиной принесли домой крохотный букетик первых весенних цветов, и наполнив кувшин водой, мама стала переливать воду из него в вазу.

И тут случилось непредвиденное – вазочка треснула и раскололась на две части, а вода залила подоконник.

Мама взяла в руки осколки, намазанные по разбитым краям разноцветным пластилином, и внимательно посмотрела на Алину.

А та подбежала, прижалась к ней и заплакала:

– Мамочка, я хотела… я хотела раньше…

– Раньше сказать о разбитой вазе?

– Да, – всхлипывала Алина.

– Я знаю, дочка, что ты с того самого дня, когда разбила вазу и замазала её пластилином, хотела рассказать мне обо всём.

– Ты разве знала?

– Знала.

– А почему…

– Мне хотелось узнать, как долго ты будешь скрывать свой поступок.

Алина заплакала ещё громче.

Мама ласково гладила её по голове: