Читать книгу - "Темно-синий - Холли Шиндлер"

Инсайт — понимание человеком того, что он болен, и осознание симптомов болезни. Человеку, для которого характерен инсайт, часто достаточно сказать, что он ведет себя как буйнопомешанный, для того чтобы он пришел в замешательство и успокоился.

Я веду маму по дорожке к дому, а сердце колотится как ненормальное.

— Шалишь, шалишь, — доносится до меня мужской голос, и «ш» в нем шипит, словно клубок змей.

Я оборачиваюсь и вижу Джоуи Пилкингтона, который стоит на крыльце дома своей матери и грозит мне пальцем. За последние месяцы он разжирел, по-другому не скажешь, если сало уже скоро через поры полезет. Увидев его, я вся подобралась, и не только из-за того, что он омерзительно выглядит.

«Держись от Джоуи подальше, — как-то сказал мне папа. Тогда я еще была совсем маленькой и носила короткий „хвостик“, а Джоуи вернулся домой в первый раз. — Я рос вместе с Джоуи, — добавил он. — Не сказать чтобы он был очень уж плохой, но… все равно держись от него подальше, ладно?»

Сначала Джоуи появлялся в доме своей матери раз или два в год. Теперь он, кажется, живет там постоянно, хотя и убеждает всех, что уедет, как только представится возможность «перевернуть страницу».

Миссис Пилкингтон постоянно твердит: «Джоуи нужно немного времени, и он опять встанет на ноги». Это прямо припев всей ее жизни. Но с другой стороны, миссис Пилкингтон и сама не дура в бутылку заглянуть. Наверное, начинаешь относиться к окружающим с большим пониманием, когда общество анонимных алкоголиков вручает тебе «монету трезвости» — тебе удалось протянуть без выпивки месяц-другой.

Да, Джоуи Пилкингтон, метамфетаминовый рот и безумие в глазах, завсегдатай обществ анонимных алкоголиков и наркоманов, постоянно только что из реабилитационного цента, «бедненький я, несчастненький», живет у матери в подвале. «Как же, перевернешь ты страницу!» — думаю я каждый раз, когда его вижу. К этой странице уже столько времени никто не прикасался, что она давно рассыпалась в прах.

— Ты сейчас должна быть в школе, нехорошая девочка! — Джоуи щерится, показывая черные пеньки сломанных передних зубов. — Шалунья, шалунья! — дразнит он меня, как будто нам обоим лет по восемь и мы с ним играем на детской площадке.

Я помогаю маме подняться по ступеням, и мы заходим в дом. Я не знаю, что еще делать, поэтому веду ее в кухню и усаживаю там под деревянными русалками.

Надо бы потрясти ее за плечи, попытаться вернуть к реальности, но она так обессиленно падает на стул, что я не решаюсь этого сделать. Мне так ее жалко. Ее тело такое вялое, оно как будто совсем без костей. Как будто мама не живой человек, а джинсовая куртка, наброшенная на спинку стула.

Я хочу схватить эту куртку, эту пустую оболочку, и выбежать на улицу с криком: «Постой! Ты забыла!» И моя настоящая мама, художница, которая учит людей рисовать и от которой пахнет солнцем, обернется и скажет: «Боже мой. И как я могла ее забыть». Я придержу куртку, а она засунет руки в рукава, застегнет «молнию» и улыбнется. «Вот это другое дело», — скажет она, и все опять будет нормально.

Да. Нормально, что бы это слово ни значило.

— Мам?

Она морщит лоб:

— Ты все кристаллы пересчитала?

Мама считает, что кристаллы — важные и могущественные предметы. Они хранят информацию, обладают целительной силой, примерно как английский заварной крем (прабабушкин рецепт), который готовит мама Дженни всякий раз, когда та подхватывает простуду. Когда у меня болело горло, или я съедала что-нибудь не то и травилась, или даже в тот раз, когда я заразилась мононуклеозом от этого дебила Адама Райли, мама давала мне подержать кристаллы. Но каким-то образом я понимаю, что она говорит не о тех кристаллах. Не о тех тяжелых, с острыми краями, кристаллах кварца, о которых мама частенько говорила, что чувствует, как они вибрируют.

— Какие кристаллы, мам?

— Кристаллы сахара, — говорит мама таким тоном, как будто я спросила жуткую глупость. Она снимает крышку со старой фарфоровой сахарницы и показывает внутрь пальцем: — Ты их еще не пересчитала?

— Каждый кристалл? — спрашиваю я, отчаянно стараясь сдержать бегущие по позвоночнику мурашки.

— Если их не пересчитать, неизвестно, сколько надо купить, — резко говорит мама.

Я смотрю прямо ей в глаза, но кажется, что ее здесь нет. Как будто она еще не вернулась из того отпуска во Флориде. И не собирается возвращаться. Как будто она собирается просто войти в воду, отплыть от берега — если сделать это на западном побережье Флориды, то попадешь как раз в уголок Бермудского треугольника — и исчезнуть навсегда.

Я смотрю на маму и чувствую — мне так ее не хватает, что перехватывает дыхание. Если бы было можно, я написала бы ей открытку: «Дорогая мамочка, тут без тебя просто отвратительно. Приезжай поскорее».

— Конечно пересчитала, — говорю я и улыбаюсь широко и фальшиво, словно ребенок из рекламы виноградного сока. — Семь тысяч четырнадцать кристаллов.