Читать книгу - "Философия красоты - Екатерина Лесина"

неудачно сделанной операции озвучил весьма близко к истине. Ладно, история, но к ней полагались и фотографии, чертовы фотографии… Аронов уже подзабыл, что Ксана такая… уродливая.

Сотовый в кармане раздраженно загудел, привлекая внимание, на дисплее высветился знакомый номер – Лехин. Конечно, уже донесли, теперь начнет орать, будто Аронов в чем-то виноват…

– Ну, видел? – Марат обошелся без предисловий, сразу перешел к делу.

– Видел.

– В суд за клевету подать мы не сможем, единственный выход – снять маску, самим, пока с нее не содрали. Короче, сделай так, чтобы под маской было нормальное лицо. Ингу возьми или еще кого, один раз прокатит, а эту свою… Химеру… Чтоб я о ней больше не слышал. И девчонку в дело запускай, сразу, пусть внимание отвлечет.

Лехин бросил трубку, не дожидаясь ответа. Ингу… А неплохая идея, они с Ксаной одного роста, лиловый парик, желтые линзы, грим… Химера, чтобы опровергнуть выдвинутые обвинения, прилюдно – собрать пресс-конференцию – расстается с маской и исчезает… А спустя неделю-две появится новая звезда. Танечка… нет, не Танечка, а… Анжи. А что, красивое имя.

Аронов сложил газету пополам, удивляясь, до чего удачно получилось, прямо как по заказу, тут впору в чудеса поверить. Ксану, конечно, жалко, и портрет незакончен, но с портретом он как-нибудь разберется, а жалость слабым лишь во вред.

– Спасибо, Эльвира, вы очень помогли. – Аронов вернул «Сплетницу». – А сейчас идите, мне надо подумать… И позвоните в офис, пусть сюда Инга приедет. И Оксану тоже найдите, они мне обе нужны.

Эльвира удалилась, ее прямо переполняло чувство собственного достоинства и осознание принесенной Аронову пользы. Дура она. Все женщины – дуры, только некоторые дурнее остальных. Эх, Ксана, Ксана, не повезло тебе.

Анжи – красивое имя, и Проект получится красивый.

За три года и семь месяцев до…

Адетт не сказала, где встретилась с Аланом. Она поставила Сержа перед фактом: свадьба состоится через месяц, жених богат и стар – редкое сочетание, а Сержа она представила, как брата.

– Ты ведь любишь меня? – Спросила Адетт. – Ты же хочешь, чтобы мне было хорошо? Ты не должен быть эгоистичным, Серж, это плохо.

Плохо, ему было ужасно, невообразимо, неописуемо плохо. Адетт, его Адетт, его любовь, надежда, счастье выходит замуж за другого.

Париж, город влюбленных, жестоко подшутил над Сержем.

– Я не хочу жить в нищете, неужели ты не понимаешь? Я не хочу мыть посуду, прислуживать или шить платья для других. Я хочу сама носить платья и отдавать приказы слугам. Я достойна этого, Серж, достойна.

Достойна. Он не спорил, Серж Хованский никогда не умел спорить, как оказалось, Серж Хованский вообще ничего не умел. В Париже не нашлось для него работы. Разносчик газет? Это недостойно графа. Конюх? Мойщик окон? Официант?

Снова швейцар? Он уже пробовал быть швейцаром.

Подобные предложения Серж отвергал, надеясь, что Адетт, как и раньше, сумеет спасти ситуацию. Она сумела.

Она выходит замуж. Правильно, следовало раньше обратить внимание на ее новые наряды – «Серж, ты же понимаешь, что певице следует одеваться тщательнее, чем официантке». Духи – «подарок от поклонника». Цветы – «Серж, не надо ревновать к такому пустяку, они очень милы, правда?»

Милы. Цветы приходили каждый день, а он, наивный, верил, что их присылают поклонники. Адетт сразу удалось устроиться в небольшой ресторанчик, она неплохо пела, к тому же была красива и непритязательна. Впрочем, непритязательность Адетт хозяину ресторана лишь чудилась. И вот теперь она уходит.

– Все еще сердишься? – Спрашивает она. – Не сердись, в конце концов, никакой трагедии не произошло и не произойдет, мы будем вместе, ты и я…

– И он.

– Он старый, – утешает Адетт, – вот увидишь, он нам не помешает, будем жить как раньше, только лучше. Я ведь достойна самого лучшего, правда, Серж?

Ее губы касаются щеки, от волос пахнет мятой и дешевым мылом, а в руках роза. Одна из пятидесяти, присланных утром. Как шикарно: букет из пятидесяти красных роз, слишком шикарно для простой певицы из ресторана.

– Я всегда хотела быть богатой. Тебе не понять, Серж, ты просто никогда не был… зависим. Зависимость – это страшно, едешь в холодном вагоне и гадаешь: примут тебя богатые родственники или погонят прочь. Приняли. У Стефании куча платьев и драгоценностей, а у меня только два: повседневное и обычное, больше приживалке не полагалось. И те старые, перешитые и некрасивые. Старуха постоянно твердила о смирении, а Стефания могла делать все, что ей заблагорассудится. А она ленилась. Учить французский – не интересно, чтение утомляет, от арифметики мигрень, от описания святых – колики. Тут я ее понимала.

Серж улыбается. В свое время жизнеописания святых порядком и ему кровь попортили.

– Я училась вместо нее, я же хотела и жить вместо нее, ездить в гости, выбирать, из чего шить новое платье: муар или вельвет, а оторочка кружевная или из вышитой органзы, и что из драгоценностей больше подойдет к наряду. Я хотела, чтобы меня любили, а не стеснялись. Старуха как-то заявила, что отправит меня в монастырь, дескать, с моей внешностью только грехи замаливать. А дело не в грехах, дело в Стефании: глупая и уродливая, кто бы на ней женился?

– Я.

– Правильно, ты, Серж. Ты выбрал ее, а не меня.

– Мстишь?

– Нет. Просто… Я любила тебя, любила по-настоящему, я бы в Сибирь босиком пошла, лишь бы с тобой, я бы жила в нищете, в конце концов, это не так сложно. И работу нашла бы: шить умею, петь, гувернанткой… хотя, красивых гувернанток в дома не берут. А ты струсил. Повел под венец Стефанию, а меня в полюбовницы определил. Но я терпела, я была с тобою рядом до тех пор, пока твоя матушка не вышвырнула меня на улицу. А ты даже не пытался меня найти. Я ждала, что ты найдешь, каждый день ждала, старалась выжить и выжила. Теперь я прошу тебя о том же: потерпи, подожди, мы обязательно будем вместе.

– Почему я должен верить? – Сержу стыдно и плохо, потому как изменить решения Адетт он не может. Хромой солдат из давнишнего сна обвинял в трусости, и обвинял правильно. В первый раз Серж струсил, выбравшись из окопа, когда чья-то нечаянная пуля отправила его в лазарет. Умереть было проще, чем выживать в грязи, сражаясь с немцами, тифом, холерой и дифтерией. Второй раз он струсил, отказавшись от Ады. Имя спасал. Где теперь это имя? Где теперь предки, память о которых надлежало чтить, и потомки, надежда и спасение рода Хованских?