Читать книгу - "Пантера Людвига Опенгейма - Дмитрий Агалаков"

– Он сумасшедший, – негромко сказала женщина.

– Вот именно – сумасшедший! – с тревогой в голосе подтвердил мужчина. – Надо же, он пришел за вашей жизнью! Как это мило с его стороны! – полушутя уронил он и следом, едва скрывая раздражение, бросил. – Вам сказано: дама вас не знает. Что вам нужно от нас еще, черт возьми?!

Давид чувствовал, что едва справляется с собой. Он вытащил из кармана плаща револьвер, взвел курок. И тут же понял всю нелепость этого поступка. Точно еще один шаг, другой, и все птицы земли, сплотившись воедино, бросятся на него с черного неба и не оставят даже кровинки на мостовой. Или случится что-нибудь иное, о чем он пока даже не ведает? Но пусть будет так! Они заставляли его бояться, но больше он не доставит им такого удовольствия!

– Эй, милейший, не шутите так! – вскинув трость, взвизгнул Себастьян.

Кровь молотом стучала в его ушах, но Давид уже заставил себя поднять револьвер и прицелиться. И не нажал он на спусковой крючок только потому, что удивился яркой вспышке, озарившей бледное и хищное лицо женщины, ничем не встревоженное, а рядом с ней злобно ухмылявшуюся усатую физиономию Себастьяна; и удивился собственной тени, что стремительно, среди загоревшейся мостовой, вытянулась до их ступней. А когда оглянулся – было поздно. На него летели, разрастаясь с чудовищной быстротой, две фары. Он не успел отбежать, не успел даже выстрелить.

Автомобиль превратился в слепящий шар и сбил его с ног.

…Сквозь острую головную боль и темноту он слышал два голоса – мужчины и женщины. Они спорили о чем-то. Давид ясно чувствовал, что лицо его разбито, вспорота бровь, сломаны ребра. Наконец он заставил себя открыть глаза и увидел над собой темный потолок ночного осеннего неба, нависшую над ним стену дома, который он узнал не сразу, фонарь и этих двоих. Газовая вуаль, отброшенная с широкого берета женщины, открывала ее бескровное лицо. В руке, обтянутой перчаткой, Себастьян держал мутно сверкавшую бритву. Мельком бросив на Давида взгляд, увидев, что тот пришел в себя, он просиял так, что рыжие усы его, вторя улыбке, разъехались в стороны:

– Вот он, голубчик! Поглядите-ка – лежит! Доброе утро, господин стрелок. Я же говорю, госпожа, брось его здесь, он тотчас же побежит в полицию! – Но с сомнением поглядев на пленника, добавил: – Или поползет.

– О чем ты? Какая полиция! – холодно и сухо рассмеялась женщина, тоже рассматривая Давида. – Этот сумасшедший полжизни выслеживал меня, охотился за мной, если верить ему на слово, вовсе не для того, чтобы жаловаться правосудию. Но, с другой стороны, он пытался убить меня. За это стоило бы его проучить!

Молнией согнувшись над Давидом, да так низко, что усы едва не защекотали ему лицо, Себастьян хрипло проговорил:

– Слышите, господин Многофамильный? – проучить! Например, перерезать вам горло. Не откладывая, прямо теперь.

Но Давид смотрел вовсе не на лезвие бритвы, плясавшее у него перед носом, а в глаза рыжеусого слуги: левый был живым, дерзким, как у драчливого кота; правый – холодным и мертвым. Одним словом – стеклянным.

– Хватит, Себастьян, – проговорила женщина. – Разве мы с тобой убийцы? Разве мы бросаемся на людей среди ночи, да еще с оружием в руках? Нет, мы придумаем для него что-нибудь другое.

Женщина обратила к Давиду бледное лицо. Взгляды их встретились. Глаза ее, бесстрастные, сейчас полные черного льда, смотрели на Давида так, словно изучали его, читали в нем что-то, что давно хотели прочесть и о чем не знал даже он сам.

– Я знаю, господин незнакомец, вы очень сильный человек. Но даже не пытайтесь противостоять мне. Моя сила в сотни раз превосходит вашу. Или в тысячи. Подсчитать этого никто, увы, не сможет. Любой ваш огонь, который вы решите извергнуть из себя, я укрощу холодом своей ладони – одним движением руки. Поэтому лежите смирно.

– Будь ты проклята, – как много лет назад, в пустом бродячем цирке, хрипло выговорил Давид.

– Я давно проклята, – едва заметно улыбнулась она и следом, беря прежний тон, повторила. – Что до справедливого гнева моего слуги Себастьяна, могу вас успокоить: мы не убийцы, а всего лишь актеры, странствующие по дорогам мира. Мы даем представления, и еще, – она вновь улыбнулась, – иногда заводим друзей. Это все.

Себастьян тростью выбивал о мостовую нетерпеливую дробь.

– Что же мы будем делать с ним, многоуважаемая госпожа Элизабет?

– Оставим в этом доме, – вполоборота кивнула она. – Все равно мы сюда никогда не вернемся!

– Постой, – требовательно прошептал Давид. – Ты обещала мне великую славу и вечную жизнь – и не один раз! Не помнишь?!

Изогнутые брови г-жи Элизабет поднялись, в глазах блеснула знакомая Давиду ирония:

– Вечная жизнь?.. Разве я похожа на Господа Бога?

– Иногда мне казалось, что да.

– Льстец, – улыбнулась она.

Они оба замолчали.

– Прощайте, госпожа Элизабет, – процедил, наконец, Давид. – Вы были хорошей учительницей… Всегда.

Та пожала плечами. И, уже готовая окончательно забыть о нем, отвернулась, бросив слугам:

– Делайте, как я сказала, и – в путь.