Читать книгу - "Король и злой Горбун - Владимир Гриньков"

– Вы что-то знаете? – спросил я.

– Больше догадываюсь.

– Расскажете?

– О чем?

– О том, что все-таки случилось.

– Что-то там у них сорвалось.

– У кого?

– У спецслужб. Я не знаю, кто эту кашу заварил, но по почерку видно – не бандюги из подворотни. Это у них называется спецмероприятием. В этот раз случилась накладка, погиб их человек.

– Пашутин?

– Да, – сказал Рижский. – Он самый. И теперь они хотели бы сохранить все в тайне.

– Так вы знали? С самого начала?

– Не знал, конечно. Да и сейчас могу только догадываться.

– И давно стали догадываться?

– Как только по голове получил, – невесело усмехнулся Ряжский.

Это там, на Ленинградском проспекте.

– Испугались?

– Нет. – Он покачал головой. – Говорю же, по почерку их определил.

– А может, это бандиты?

– Нет, – уверенно ответил Ряжский. – У бандитов много дури и жестокости, а профессионализма никакого. А тут были настоящие спецы. Они же нас в две секунды отключили, никого серьезно не покалечив.

– И тогда вы прозрели.

– Да.

Он специально лег в больницу. Это была его, Ряжского, хитрость. Профессиональная интуиция подсказала ему спасительную догадку, и он вдруг понял все: что имеет дело не с бандитами, а случайно, помимо своей воли, угодил в историю, где властвуют люди из структур, о которых все наслышаны, но никто не знает ничего конкретного; что здесь другие правила игры и можно запросто сломать себе шею; что это тот случай, когда истина никому не нужна, а для многих и просто опасна. И Ряжский отступил.

– Зачем вы все это мне сказали?

– Я не хочу, чтобы вы лезли туда, куда не следует.

Он был более откровенен, чем мог бы себе позволить.

Мне приходилось только догадываться о причине этого. Поначалу он считал меня активным участником происходящего, едва ли не главным мафиози, и давил на меня как мог, я даже возненавидел его в тот момент. А потом случилась эта история на Ленинградском проспекте, и Ряжский прозрел. Он увидел чужую многоходовую игру и мою случайную вовлеченность в события – и то, что он мне сейчас говорил, было завуалированной формой его извинения.

– Теперь вы верите, что я ни при чем?

– Да.

Значит, все так, как я и думал.

– Но почему это все? – сказал я. – Эти убийства, эта грязь?

– А вы разве удивлены?

– Да.

– Зато я – ничуть, – признался Ряжский. – Там у вас много грязи.

«У вас» – на телевидении, следовало понимать.

– Не больше, чем везде, – парировал я.

– Больше. Я говорю не о людях, которые работают на телевидении. Я говорю о тех, кто борется за влияние. Там, на самом верху, – показал в потолок. – Это раньше брали банк, телефон и телеграф. Сейчас другое время. Информация и возможность ею распоряжаться – самое главное богатство. У кого телевидение – у того власть и все, что этому сопутствует. Боголюбов ведь не зря проявлял такую настойчивость. Он знал, за что борется. Он знал, какой это лакомый кусок. А когда идет такая борьба, грязи всегда много. Грязи и крови. На телевидении уже убивали. И еще будут убивать.

Я воззрился на Ряжского.

– Будут, – с хмурым видом подтвердил он. – Пока окончательно не поделят эфир, влияние и денежные потоки.

– Значит, вот это все – из-за дележа?

Я хотел услышать его мнение. Он что-то там говорил о спецслужбах – и неужели то, что случилось, действительно было всего лишь бандитскими разборками?

– Я этого не говорил, – ответил Ряжский.

И я понял, что больше он ничего не скажет. И без того сказал слишком много. Я понял, что он хотел предупредить меня.

– Не отступлюсь! – сказал я. – Меня в эту историю впутали помимо моей воли, и если кто-то думает, что все обойдется, – этого не будет!

Ряжский не ответил, но посмотрел на меня так, будто ему было безмерно жаль меня.