Читать книгу - "Союз еврейских полисменов - Майкл Чабон"

Многознатец покачивает головой, лицом выражая иронию. Он уже полностью владеет собой и ситуацией.

— Вы впустую время тратите, мое и свое. А у меня ведь много работы. Вы сами признаёте, что не нашли того, кто убил Менделе. При всем моем уважении, почему бы вам не обеспокоиться этой задачей и не оставить меня в покое? Поймайте того, кто подойдет на роль убийцы, и я расскажу вам все, что знаю о Литваке, а в настоящий момент я вполне официально и во веки веков ничего о нем не знаю.

— Нет, так не пойдет, — возражает Ландсман.

— Ладно, — говорит Бина.

— Ладно! — откликается Цимбалист.

— Ладно? — уставился на Бину Ландсман.

— Мы добываем того, кто убил Менделя Шпильмана, — говорит Бина, — и вы даете нам информацию — полезную информацию — об исчезновении Литвака. Если он еще жив, вы выдаете мне его.

— Договорились, — припечатывает Цимбалист и вытягивает вперед сухую ветвь правой руки, всю в когтях, пятнах и костяшках.

Бина трясет конечность старца, ее телодвижение повторяет ошеломленный Ландсман. Он следует за Биной к машине. Шок его углубляется, когда он обнаруживает, что Бина плачет. Слезы ее не той природы, что уже высохшие слезы Цимбалиста. Ее слезы — пена ярости.

— Мне не верится, что я проделала это, — бормочет она, поднося к глазам очередной платочек из своих неисчерпаемых запасов. — Все это должен был сделать ты.

— Всех вокруг меня одолевает эта проблема. Они вдруг поступают, как я.

— Мы полицейские. Мы должны соблюдать и поддерживать закон.

— Люди — книги. Как по писанному.

— Иди ты в ж…

— Давай, вернемся да скрутим его. Вполне законно. Кабель из туннеля — чем не улика? Можем помариновать для начала.

Бина покачивает головой. Бакалавр торчит ложным масленком среди масляных пятен на мостовой. Он забыл про тряпки, подтягивает штаны и впитывает происходящее. Ландсман решает, что пора смываться. Он впервые за три года обнимает Бину рукою и ведет к машине, обходит капот и влезает за баранку.

— Закон… — шепчет она. — Я представления не имею, что это такое. Какой теперь закон…

Они сидят в машине, Ландсман борется с вечной проблемой детектива: констатировать очевидное.

— Мне эта новая Бина в какой-то мере импонирует, — нарушает он молчание. — Смею, однако, заметить, что по Шпильману у нас вообще ничего. Ни свидетелей, ни подозреваемого.

— Значит, ты и твой напарник должны доставить мне подозреваемого. Понятно?

— Так точно, мэм.

— Поехали.

Он включает зажигание, тянет руку к рычагу.

— Постой, — настораживается Бина. — Это еще что?

Через площадь, у восточного фасада дома ребе, останавливается большой черный лимузин, выплевывает двоих Рудашевских. Один топает к заднему люку лимузина, открывает его. Другой, сложив руки за спиной, чего-то ждет. Еще двое Рудашевских появляются из дома с сотней кубометров весело раскрашенного театрально-бутафорского багажа. Весьма ловко, не обращая внимания на законы физики и теоремы эвклидовой геометрии, четверо Рудашевских умудряются всунуть в люк все рундуки, тюки и сундуки. Закрылся задний люк, и тут же открывается дом ребе; существенная часть его, окутанная в нежный пух альпака, отваливается в направлении черного лимузина. Вербоверский ребе нисходит на грешную землю, не поворачивая головы, не глядя на воссозданный и покидаемый им мир. Он доверяет свою особу Рудашевским, которые складывают его, вкупе с тростями, на заднее сиденье лимузина. Объединившись со своей поклажей, старый еврей отбывает.

Через пять секунд подкатывает второй лимузин, процедура повторяется, роль ребе исполняют две женщины в длинных одеяниях и некоторое количество детей. Процесс повторяется еще и еще раз, женщины и дети при приличествующем багаже отбывают в течение одиннадцати минут.

— В какой же самолет они поместятся? — гадает Ландсман.

— Я не видела ее. А ты видел?

— Ни ее, ни крошки Шпринцль.

Тут же затрепыхался мобильник Бины.

— Гельбфиш. Да… Да, видим… Да. Понимаю. — Бина захлопывает телефон. — Двигай вокруг дома. Она увидела твой драндулет.

Ландсмановский «суперспорт» протискивается в проулок и сворачивает во двор. Если не считать автомобиля, двор пребывает вне времени. Плоские каменные плиты мощения, оштукатуренные стены, длинная деревянная галерея, по низу ее горшки с какими-то папоротниками.

— Она что, выйдет?

Бина молчит. Как бы в ответ открывается синяя деревянная дверь низенькой пристройки. Пристройка отходит от дома под каким-то странным углом, нарушая однородность фасада. Батшева Шпильман как будто только что вернулась с похорон, на ней траур, лицо скрыто черной вуалью. Она не выходит из дома, оставляя между собой и машиной промежуток футов в восемь. Госпожа Шпильман стоит на пороге, за ней маячит могучая фигура Шпринцль Рудашевской.

Бина опускает стекло.

— Не уезжаете?

Следует контрвопрос:

— Не поймали?

— Это потребует времени. Может быть, большего, чем у нас осталось.

— Надеюсь, что нет, — говорит мать Менделя Шпильмана. — Этот идиот Цимбалист послал этих идиотов в желтых пижамах пронумеровать каждый камень дома, чтобы разобрать и собрать его снова в Иерусалиме. Две недели буду здесь. Хоть в гараже Шпринцль заночую.

— Большая честь, — отзывается что-то большое и серое из-за супруги ребе: очень серьезная говорящая ослица либо Шпринцль Рудашевская.

— Он от нас не уйдет, — заявляет Бина. — Детектив Ландсман только что поклялся мне поймать убийцу.

— Знаю, чего стоят его обещания, — скептически отзывается госпожа Шпильман. — Да вы и сами знаете.

— О! — возмущается Ландсман, но траурный наряд уже скрылся в странной пристройке.

— Едем, — решает Бина, сцепляя руки. — Куда? Зачем?

Ландсман барабанит пальцами по баранке, обдумывая свои обещания и их биржевой курс. Он никогда не изменял Бине Но брак сломался по недостатку верности и веры. Веры не в какого-нибудь там бога, не в Бину и ее характер, а в непреложность чего-то фундаментального, определяющего закономерность всего, доброго и злого, всего, что бы ни случилось с ними с момента их встречи. Дурацкой собачьей веры в то, что ты способен летать, пока сам веришь в эту способность.

— За голубцами! С утра по ним страдаю.