Читать книгу - "Братство обреченных - Владислав Куликов"

«Это конец», — в груди Геннадия образовалась пустота.

Когда закончился перерыв, сотрудники милиции выстроили живой коридор. Куравлева провели по нему ускоренным темпом со скованными за спиной руками.

Приговор он слушал в полусне. Слова «пожизненное лишение свободы» вошли в него, словно пуля в мертвое тело. Дальнейшее он видел, как отдельные кадры черно-белого немого фильма. Вот его ведут из зала суда. Вот мама плачет навзрыд, вот вытянулись лица сослуживцев… Жена держит праздничную рубашку и растерянно крутит головой…

Еще два часа Геннадия продержали в «обезьяннике», дожидаясь, пока разойдутся все прибывшие на суд. А пока ему разрешили курить. Он сжигал сигарету за сигаретой и не замечал этого. Казалось, поднеси кто в тот момент соляную кислоту, Геннадий выпил бы ее, как воду, и ничего бы ему не было. Так как организм ничего не воспринимал. Мозг никак не реагировал на внешние раздражители и вообще плохо понимал, что происходит вокруг.

Но вот за Геннадием приехала машина. Его заковали в наручники и, подхватив с двух сторон под руки, вывели из здания суда и посадили в воронок.

В СИЗО Куравлева встретили даже как-то сочувственно. Его не стали ни обыскивать, ни донимать расспросами. Теперь Геннадия полагалось содержать в блоке смертников до тех пор, пока приговор не вступит в законную силу. Когда его проводили мимо «родной» камеры, охранник разрешил подойти к дверям и прокричать в открытую «кормушку»:

— Братва, я получил пожизненное. Переезжаю в блок для вышаков. Соберите мои вещи. Прощайте.

Охранник повел Геннадия дальше. А сокамерники снеслись по «тюремной почте» со всеми остальными камерами, где сидели БС. Сообщили о приговоре. Попросили подогреть. Уже через час Куравлеву принесли его вещи, а также передачу, собранную братвой: сигареты, чай, продукты питания, много чего еще необходимого в тюрьме.

Все полтора года, что Геннадий сидел в одиночке (дело рассматривалось в кассационной инстанции), ему раз в две недели передавали грев. Хотя он и не просил об этом. Но таков был закон. С другими пожизненниками у Геннадия установились хорошие отношения. Они общались при помощи «тюремной почты» или просто перекрикивались через коридор из камеры в камеру. Теперь уже не имело значения, что Геннадий — БС.

В камере смертников (раньше здесь содержались приговоренные к расстрелу) Куравлева никто особенно не напрягал по поводу распорядка дня. Он когда хотел, тогда и ложился. В остальное время читал книги, ходил на прогулки, слушал радио.

Все изменилось, когда приговор вступил в законную силу и Куравлева перевели в колонию. По сравнению с Черным Дельфином следственный изолятор казался чуть ли не санаторием, как бы кощунственно ни звучало подобное сравнение…

В тюрьме Геннадий почувствовал острую тягу к рисованию. Он взялся за кисти. По сути, именно это спасло его и от смерти, и от сумасшествия. Потому что мысль преодолевала стены и расстояния, летала, где хотела. Вместе с ней парили надежды. Они и придавали сил.

В Черном Дельфине его картины быстро расходились среди сотрудников (которых заключенные называли между собой ментами, цириками или дубаками). А когда он закончил портрет Матери, то подполковник Трегубец долго смотрел на эту картину, потом сказал:

— В Москве будет проходить конкурс художественных работ среди осужденных. Лучшие произведения поедут на международную выставку в Торонто. Мы можем направить туда эту картину…

Куравлев обрадовался. У него в душе словно искорки вспыхнули.

— Вот тебе лист. — Трегубец положил перед осужденным на стол бланк. — Пиши заявку на участие. Укажи, как называется картина. Пару слов, о чем она. Затем свою фамилию, имя, отчество полностью. Подпись. Все.

В областном управлении, куда Трегубец отвез картину, долго морщились.

— Ты кого привез? — сказал начальник отдела, курировавший выдвижение художественных работ. — Это же пожизненно заключенный. У тебя что, нормальных жуликов нет?

— При чем тут: нормальный, ненормальный? — вступился за картину Куравлева Трегубец. — Разве в положении о конкурсе прописаны какие-то ограничения по сроку осужденного? Нет! Значит, Куравлев имеет полное право выдвигать свои работы.

— Так-то оно так, — с сомнением протянул начальник отдела. — Но сам ведь понимаешь…

— Что я должен понимать? Ведь не самого Куравлева в Москву отправлять, а эту картину. Что в данном случае важнее: личность автора или качество работы? По-моему, качество.

Трегубец не сказал, что после того, как увидел картину первый раз, вспомнил и пожалел о том, что забыл поздравить свою маму с днем рождения. Тут же сходил на почту и отправил перевод. А затем позвонил ей.

У начальника отдела, смотревшего на картину, тоже что-то дрогнуло внутри. Но все же он еще немного посопротивлялся, но потом уступил.

В Москве картину из ГУИНа передали в Попечительский совет уголовно-исполнительной системы. Он и проводил конкурс, чтобы отвезти потом лучшие работы на конференцию Международной ассоциации тюремного служения в Торонто.

Все работы собрали в одной большой комнате. Затем пригласили известного художника из Академии художественного искусства, чтобы тот оценил работы взглядом профессионала.

Когда академик вошел в комнату, его взгляд сразу же выхватил картину Куравлева, хотя она стояла где-то в углу, наполовину прикрытая другими полотнами. Художник направился туда и взял картину в руки. Долго смотрел на нее и качал головой.

— Это превосходно, — сказал он через несколько минут.

Сопровождавший его глава попечительского совета — бывший генерал ГУИН — очень удивился. Ведь он был наслышан, что академик очень скуп на похвалы. Поэтому генерал даже подумал: не ослышался ли?

— Вы уверены? — переспросил он.

— Молодой человек, — академик свысока посмотрел на генерала, — я никогда не говорю того, в чем не уверен.

— Честно говоря, в номинации «графика» я хотел предложить вот эту работу. — Генерал поднял другую картину. — По-моему, очень неплохо.

Академик бросил беглый взгляд и поморщился.

— Не то, — ответил он. — Вот…

Его руки чуть приподняли портрет Матери…

— По-настоящему стоящая вещь. Потрясающе выражена доминанта. Конечно, его руке еще не хватает твердости. Чувствуется, что автор немного сыроват. Виден недостаток базовой подготовки. Но даже такие нюансы не портят впечатление, а, наоборот, придают работе свежесть. В целом — замечательно! Я знал, что у вас много самородков сидит. Но чтоб такие…

— Да, тюрьма многие таланты раскрывает, — с иронией произнес генерал. — У них там много времени, вот и занимаются, кто чем может.

— Этот человек — гений, — очень серьезно произнес академик, продолжая рассматривать портрет Матери. — За одну только эту картину ему можно простить все, что он совершил.

— А если он людоед?