Читать книгу - "Когда ад замерзнет - Алла Полянская"

В дверь требовательно постучали.

Это уже не первый раз, когда кто-то стучит мне в дверь, но поскольку я никого не жду в гости, то не открываю. Добрососедские отношения мне вообще неинтересны, могу только представить, какое стадо маргиналов живет в этой халупе, выстроенной в конце позапрошлого века.

Могу, но не хочу.

А потому дверь открывать не собираюсь. Видите ли, я слегка снобка, и хотя оттопыривать мизинец мне сейчас вообще глупо, но отчего-то я не хочу контактировать с такими же неудачниками, как я сама. Просто у меня такое ощущение, что если я впущу кого-нибудь из них на свою орбиту, то обратного хода уже не будет. Нищета заразна, и если хотите чего-то в жизни достичь, никогда не подпускайте к себе нищих ближе чем на расстояние, необходимое для того, чтобы бросить им монетку.

Даже если ты сам — нищий.

Тем более что причины для общения в принципе нет.

— Ну, что, не открывает?

Женский голос, очень противный.

— Не. — Это голос явно мужской, и принадлежит он человеку пьющему. — Натаха, у тебя сто грамм есть?

— Нету. — Неизвестная мне Натаха злорадно засмеялась. — И у этой ты не разживешься, зря стучишь. Как переезжала, одни книжки заносили.

— А может, и не зря… — Алкаш под дверью, видимо, не устоял на ногах и тяжело оперся о мою дверь. — Там краны не работают, точно знаю, так я бы починил.

— Что ты там починил бы, алкоголик несчастный. Пропил ты, Леша, свои руки и голову, давно пропил, так что не стучись и не позорься, как Зойка узнает, что стучал сюда, так оторвет тебе все, что еще бултыхается, так и знай.

— Откуда ей узнать… Натаха, будь человеком, дай сто грамм, подлечиться надо.

— В психушке тебя вылечат, хватит канючить, хандубей.

Голоса удаляются, и я снова начинаю дышать. А то, что я не дышала, заметила только сейчас.

Эти две недели я все время искала работу, но безуспешно. Везде обещали перезвонить — ну, возможно, кто-то сейчас все-таки звонит.

Нужно выйти в магазин, хватит ныть.

Я надеваю поверх толстовки куртку и открываю дверь.

— Эй…

По голосу я узнаю алкаша, стучавшего ко мне совсем недавно. Значит, ждал в коридоре.

— Я знаю, что у тебя мебели нет. А у матери во флигеле много всякой мебели, дашь на бутылку — и забирай хоть шкаф, хоть что. Идет?

С одной стороны, у меня денег совсем в обрез, с другой — у меня и правда нет никакой мебели, а сделка выгодная.

— Идем.

Алкоголик засуетился, побежал впереди меня. Хорошо, что почти стемнело, никто не увидит.

Дверь во флигель обита дерматином, внутри беспорядок, но именно такой, какой бывает, когда спешно что-то ищут, а пока была жива хозяйка, здесь, похоже, всегда царила чистота. Покойная бабка была большая аккуратистка.

— Так-то я с Зойкой живу. — Алкоголик шмыгнул носом. — Но теперь перееду обратно сюда, мать умерла, дом теперь мой, а Зойка меня достала. Ну, а мебели мне одному столько ни к чему. Вот, смотри, что приглянется, я тебе сам и принесу.

Мебель покупалась, видимо, еще в восьмидесятых годах прошлого столетия, но сохранилась отлично. В серванте какие-то почетные грамоты, их много.

— Мать в роддоме акушеркой работала пятьдесят лет, ветеран труда, вот! — Алкоголик снова шмыгнул носом. — Батя-то умер давно, а мать только недавно. Жалко, один остался теперь. С Зойкой они вообще не ладили, никак. Ну, а я… а вот, смотри — подарю тебе просто так, хочешь?

Вещица и правда симпатичная — конечно, китайская поделка дешевая, но выглядит очень красиво: золотистая карета яйцевидной формы и шестерка белых лошадей в плюмажах, золото-серебро-бархат-камешки. Стразы очень красиво блестят, и сама вещица увесистая.

— Нравится? А забирай, ну типа на новоселье, вот правда, от души дарю. Мне оно ни к чему, я такими финтифлюшками не интересуюсь, пропью — и все, а тебе будет радость. Вы, девчонки, все любите разное блестящее. Ну, а заодно Зойке не достанется, она давно на него зубы точила, а теперь, когда матери не стало, она его утащит, я пьяный буду валяться, а она утянет, к гадалке не ходи, а мне скажет, что я сам пропил. А так я буду знать, что сам тебе отдал — так просто, на память. Бери, мать бы хотела, чтоб я не пропил и Зойке не отдал, а я тебе отдам, красивая игрушка. Еще одна такая была, только там не карета, а как бы яйцо на такой поляне, с цветами — красиво тоже, блестело ужас, мать его Зойке подарила на нашу свадьбу, а теща, дура, возьми да и разбей, вот мать и осерчала — все говорила: как помру, не вздумай Зойке отдать, а хоть просто подари хорошему человеку за упокой моей души, чтоб ему радость была. Так что бери, это от души, хоть раз сделаю так, как мать велела. Эх, кабы раньше-то мозги были мать слушать, а теперь что уж, когда все наперекосяк, в сорок три года жизнь закончилась. Бери, говорю, и не сомневайся — считай, что волю покойной исполнил я в точности, а мне это тоже в радость. Мать-то хорошая была у меня, хоть и строгая.

— Спасибо.

Я беру с полки украшение, мысленно примеряя его к каминной полке. И по всему видать, будет красиво, только полка огромная, а вещица небольшая… нет, на камине она потеряется. Ну, что-нибудь придумаю.

— Мебель-то брать будешь?

На глаза попадается небольшой комод с ящиками. На высоких ножках, красиво вырезана форма, тускло блестящая фурнитура — это уж точно не ширпотреб. Как он тут оказался, в толк не возьму.

— Да, комод знатный, мать говорила, он здесь стоял, когда они с отцом этот флигель от завода получили, отцу дали ордер на работе, меня еще тогда и на свете не было, а мать рассказывала. К остальной мебели этот комод не подходил, мать все порывалась выбросить, но отцу он очень нравился, вот и не выбросили. Берешь? Ты возьми, вещь хорошая, добротная, сразу видно, что со старых времен. А мне, конечно, без надобности. Так что решила?

— Ага, беру. Вот деньги.

Я даю ему денег чуть больше, чем стоит пузырь водки, он радостно кивает и поднимает комод, но видно, что ему тяжело.

— Ты стой тут, а я позову Леньку. Вдвоем-то мы его осилим точно. Стой, не уходи никуда.

Я остаюсь в чужой комнате. Диван застелен дешевым китайским покрывалом, и я бы могла купить этот диван, но отчего-то брезгую. Комод я вымою, а диван? Одна мысль, что на нем сидела или лежала мертвая старуха, вызывает у меня тошноту.

На стенах фотографии смешного малыша, и я понимаю, что это мой новый знакомый алкоголик. Как из такого симпатичного пацана вырос синюшный опухший алкаш, я не знаю.

— Вот, Ленька, давай перенесем, а потом шмеликом в магазин.

В комнату вваливается хозяин замка, а с ним такой же точно алкаш. Его я уже видела, он постоянно слоняется по улице и роется в баках — бутылки собирает.

— Добрый вечер, барышня. — Алкоголик изображает нечто вроде реверанса. — Сейчас мы его вам мигом. Давай, Леха, поднимай со своей стороны, мешкать нечего, магазин может закрыться, а тот, что на проспекте, нужный продукт не держит — коньяки там разные, вина — сколько угодно, а нам такое без надобности, организм только травить. А вы, барышня, двери откройте, и мы его вам в два счета. Мы с детства привычные вместе все делать.