Читать книгу - "Дата собственной смерти. Все девушки любят бриллианты - Анна и Сергей Литвиновы"

Высоцкий, грустно улыбаясь, покачал головой. Лицо его при виде толпившихся поклонников театра и аншлага тем не менее перестало хмуриться. Тут к поэту подскочили толстуха с подругой. «Владимир Семенович, контрамарочку, умоляю!» – запищала толстуха. Высоцкий остановился, внимательно и чувственно посмотрел на голубоглазую, и Антон, безо всяких на то оснований – он имени ее даже не знал! – ощутил мгновенный укол ревности. Лицо актера между тем разгладилось, он улыбнулся, достал из кармана дубленки заветную белую бумажку. Игнорируя толстуху, быстро отдал контрамарку «девушке Антона» и стремительным шагом, как нож сквозь толпу «стрелков», прошел к главному входу в театр. «Высоцкий, Высоцкий», – прошелестело в толпе.

«Ура!» – завопила толстуха на всю площадь. «Девушка Антона» скромно улыбнулась. Бросила взгляд на Антона – взгляд, в котором одновременно читались радость удачи, извинение за то, что ей, а не ему повезло, и сожаление, что они расстаются. Расстаются, похоже, навсегда. Толстуха уже тащила ее в театр. «Это Высоцкий, я видела, сам Высоцкий!» – возбужденно тараторила она. Девушки исчезли за дверями театра.

Положение Антона становилось отчаянным. Было уже без трех минут семь. Мало того что он не попадал на спектакль – «Антимиры» можно и потом посмотреть, не последний раз играют, – а вот девушку Антон мог видеть последний раз. Или ждать окончания? Нет, на такой подвиг верности Антон был не способен. И тут он сделал то, чего бы не сделал, когда б не голубоглазая, никогда в жизни. Он вскинул руку кверху и закричал на всю площадь: «Червонец сверху за лишний билет!» От него испуганно отшатнулись. Двое-трое «искусствоведов в штатском», в своих тяжелых черных пальто, стоявшие среди театралов, проницательно посмотрели на Антона. Вокруг него в толпе мгновенно образовалась пустота.

Спустя минуту тем не менее к нему подошел хмыреныш, одетый чуть ли не в телогрейку, и прошептал: «У меня есть билет. Давайте отойдем». «Есть, есть, оказывается, и здесь, в очаге света и интеллектуальной оппозиции, «спекули», – подумал Антон. – Деньги все-таки много значат даже и при социализме. Это хорошо». Они с хмырьком отошли, как бы не зная друг друга, за угол театра. Там Антон стремительным движением сунул, прикрывая червонец ладонью, деньги спекулянту. Тот не менее стремительно и тайно передал ему билет. Антон все ж таки осмотрел зеленый клочок бумаги с красно-черным квадратом в левом углу. Все правильно: 21 декабря, «Антимиры», начало в 19 часов, ряд 7, место 18.

Через минуту Антон был уже в фойе. Тут все жужжало в предвкушении начала спектакля. Здесь были студенты, непризнанные поэты, завмаги, космонавты, сотрудники бесчисленных НИИ, журналисты, партийные работники, иностранцы. Словом, самый цвет Москвы. В углу фойе стояла елка, но не такая, как всюду: с шарами, дождиком и красной звездой на макушке, – а особенная. Елка на Таганке была нагая, без единого украшения и почему-то наклоненная, словно Пизанская башня.

С высоты своего роста Антон стал оглядывать фойе в поисках девушки. Надо застать ее сейчас – спектакль, кажется, идет без антракта. И тут он увидел ее. Она стояла совсем рядом и расчесывала перед зеркалом роскошные золотые волосы. Толстухи подле не наблюдалось. Девушка увидела отражение Антона позади себя в зеркале и улыбнулась ему, как старому знакомому. В ее улыбке была радость и за него, что он добился и попал-таки на спектакль. И от того, что судьба, навеки, казалось бы, разлучившая их, дает им еще один шанс. Антон понял, что будет разнаипоследним олухом, если не подойдет к ней сейчас же, не откладывая ни секунды.

– Эту контрамарку вы будете хранить всю жизнь, – нагибаясь над девушкой, сказал Антон ее отражению в зеркале. Он ненавидел пошлые мужские первые фразы («Вы не знаете, который час?») и с каждой новой девушкой придумывал, сообразно моменту, что-нибудь оригинальное.

– Потому что мне ее подарил Высоцкий? – спросила она, не оборачиваясь, у его отражения. Голос у нее был красивый, мягкий и низкий.

– Нет, потому что она познакомила нас с вами, – дерзко сказал он.

Никто из них, ни он, ни она, не догадывались, что это игривое предсказание-треп в самом деле сбудется.

Москва, 1 января 1973 года

Общага бушевала. То и дело по коридору, как слоны, топотали ребята. То там, то здесь за тонкими стенами раздавались громовые взрывы хохота. В комнате рядом раз за разом заводили «Мисс Вандербильд» – последний хит Пола Маккартни, каким-то чудом уже через пару недель после выхода диска в Англии просочившийся в СССР сквозь железный идеологический занавес. «Хоп! Хей-хоп!» – орал магнитофон. Народ за стенкой подхватывал припев и грохотал, танцуя.

А в этой комнате было темно и тихо. Девушка лежала голая на кровати и плакала. Антон стоял у окна и смотрел на огромную изукрашенную елку во дворе общаги. Новый год. Новогодняя брачная ночь. Новогодняя первая брачная ночь. «Вот незадача, – подумал он. – Кто ж знал, что она – девушка. Теперь хлопот не оберешься».

Антон отвернулся от окна. В темноте комнаты угадывались четыре кровати, две тумбочки, шкаф. На полу в беспорядке валялась их одежда. Свет от блеклого фонаря освещал ее обнаженную спину. Лицом она уткнулась в подушку. Временами слышались всхлипы.

Антон присел на кровать. «Ну будет, будет», – потрепал он ее по плечу. Вдруг она порывисто повернулась и села в кровати. Щеки ее были мокры. Груди, замечательные, роскошные груди, смотрели прямо на него. У него вновь возникло желание.

– Ты меня любишь? – строго, словно прокурор, спросила она. Глаза ее в темноте смотрели пристально.

– Ну конечно, – вяло ответил он.

– Скажи: ты любишь? – снова вопрошала она.

– Да, конечно, я люблю тебя, маленькая.

– Я тебе не маленькая! – закричала девушка. – Не называй меня так!

– Хорошо, хорошо, – умиротворяюще проговорил он. – Ты – миленькая, хорошенькая, дорогая… И я очень тебя люблю.

Она обхватила его руками и зарыдала теперь уже на его плече. «Только ни в коем случае не надо обещать жениться», – отстраненно подумал он и стал целовать ее шею, волосы, щеки, мокрые от слез. Потом он опустил ее на кровать и принялся целовать грудь. Жар желания затопил все его мысли…

«Хоп! Хей-хоп!» – заорали за стеной друзья-студенты, в очередной раз подпевая Маккартни.

Шоссе Москва – Южнороссийск,

май 1999 года

«Пожалуй, мне все-таки страшно», – подумала Таня.

Она решилась на это. Она едет на юг. Сама. И не надеется ни на чью помощь. Полагается только на собственные силы и на свою машину.

Ее «пежик» беззаботно и резво катит по Каширскому шоссе, удаляясь от Москвы.

«Пежик», ее любимый и ненаглядный автомобиль, казалось, ничего не боится. Он абсолютно уверен в том, что не сломается по дороге и вместе со своей хозяйкой благополучно доберется до Черного моря.

Таня тоже не беспокоится о том, что ей придется чиниться в какой-нибудь дыре. «Пежо» – это вам не старая зеленая «копейка», на которой Таня училась водить. «Копейка» как будто обижалась на то, что на ней ездит новичок, сердилась из-за того, что Таня слишком резко бросала сцепление и опасно тормозила… Поэтому и ломалась часто. Таня на ней не то что на юг – в ближайший пригород боялась выезжать. Особенно после того, как морозным ноябрьским вечером у нее «полетел» бензонасос. Таня тогда так намерзлась, дожидаясь чьей-нибудь помощи, что потом неделю валялась с тяжелейшей ангиной – ни водка, ни горячая ванна не помогли.