Читать книгу - "Прыжок в ледяное отчаяние - Анна Шахова"

Она не знала ничего о «той», другой женщине, присутствие которой почувствовала в первый же день Сашиной измены, но не смела ни судить, ни бороться, так как сама когда-то предала мужа. Он тогда молча переносил все и простил, не упрекнув.

— Сашуль, хочу тебе сказать только… Я камнем у тебя на шее висеть не буду. Не буду! — И она бросилась вперед, поскользнулась на заснеженном ледке, но, обретя равновесие, вновь побежала, смешно растопырив руки.

Саша догнал жену, обнял, прижал так, что и через слои одежек слышал колотящееся сердечко, стал целовать горячо, как прежде:

— Люблю тебя, люблю! Всегда буду с тобой, — то ли заклинал, то ли уверял, то ли каялся.

Викторию Михайлову хоронили на одном из старейших московских кладбищ. Народу собралось много: пришли и узнаваемые, медийные персоны с пафосными букетами, и рядовые телевизионщики с гвоздичками. День выдался морозным и ветреным: високосное двадцать девятое февраля то и дело поминалось в негромких разговорах. Большинство грелось в холле перед залом прощания, некоторые выходили покурить на улицу, и все в томлении ожидали приезда ритуального автобуса из морга. Среди ожидавших находился и высокий сухощавый парень в грубых ботинках, коротком кашемировом пальто песочного цвета и невообразимых шальварах. В руках этот горбоносый блондин с кривой растрепанной челкой мял вязаную желтую шапку с длинными завязками. Эклектичность одеяния только несведущему могла показаться юношеским выпендрежем, а вот Инга Гартанья — ведущая модной программы на одном из центральных каналов сразу оценила и пятисотдолларовые ботинки, и пальтецо от Ermenegildo Zegna. Впрочем, она тут же потеряла интерес к мальчишке, как только в холле показался один из замов руководителя крупного телеканала, прозванный в тусовке Бассетом за вислый подбородок и грустные собачьи глаза навыкате. Глаза казались не просто грустными, а выражавшими вселенскую тоску. Бассет сразу дистанцировался от присутствующих: забился в угол и загородился двумя «оруженосцами». Когда подъехал автобус, возле него, будто из-под земли, выросли папарацци с фотоаппаратами и бешено защелкали, справедливо ожидая скорейшего позорного изгнания. Впрочем, и расхристанный, ведомый под руки муж погибшей — Анатолий Сверчков, и заплаканный, с дергающимся лицом брат покойной — Валентин Михайлов, и его грузная одутловатая жена с потекшей косметикой — попали в объектив «коршунов».

Гражданская панихида и отпевание прошли в гулком светлом зале с несколькими иконами на стенах и канунным поминальным столиком в ногах покойной. Виктория Михайлова выглядела юной и кроткой в белом платочке и с погребальным венчиком на лбу. Видя плачевное состояние родственников, гражданскую часть сократили до лаконичного, но яркого выступления Антона Протасова. Он вел себя предельно сдержанно и говорил, казалось, искренне о краткой, но знАчимой, плодотворной жизни талантливой журналистки и руководителя.

Каким-то образом родственникам удалось получить разрешение в патриархии на отпевание самоубийцы, что церковными канонами строго возбранялось, если речь не шла о душевнобольных. Возможно, все списали на состояние аффекта. Священник, молодой, сосредоточенный, служил несуетно. Проповедь, хоть и заученную, сказал проникновенно, вызвав новый приступ плача в женской части прощавшихся. Экзотический незнакомец с челкой, державшийся за спинами коллег Михайловой, оказался одним из немногих, кто знал, в какие моменты кланяться попу, а в какие креститься. В конце отпевания он вместе с батюшкой забасил «Вечную память», заставив вздрогнуть стоящего рядом корреспондента новостей, который тяготился процедурой и давал себе обещания «на кладбища больше ни ногой».

А потом началось самое тяжелое — прощание мужа с женой. Гроб давно уже должен был под «Реквием» Моцарта уехать в предназначенную для него печь, но Анатолий Сверчков, схватившийся за дубовый полированный край, пронзительно, ранено кричал без остановки в лицо умиротворенной Виктории: «Нет, нет, нет!»

Его пытался отвести плачущий в голос Валентин и молодой смуглый паренек, лицо которого будто прыгало от сдерживаемых конвульсивных рыданий. Все время церемонии он стоял, не поднимая головы, и присутствующие не могли разглядеть юношу, который, как догадывались некоторые, являлся зятем Михайловой, Олегом Стрижовым.

Анатолия Сергеевича с трудом оторвали от гроба, довели до стула в холле, заставили выпить лекарство. Препоручив свояка жене и зятю, Валентин в бессилии выбрался на улицу, трясущимися руками достал сигареты из кармана дубленки. Огонек ему поднес неизвестный парень с экстравагантной внешностью:

— Примите мои соболезнования, Валентин Владимирович. И разрешите представиться: старший лейтенант, оперуполномоченный Владислав Евгеньевич Загорайло.

Валентин от изумления выронил сигарету в снег.

Привычный к подобной реакции, Загорайло приставил свою служебную корочку к самым глазам Михайлова и вышколенно прибавил:

— Прибыл в ваше полное распоряжение.

Хорошо, что каблуками не щелкнул, хотя и подобное проделывал не раз.

Михайлов дал добро на расследование обстоятельств смерти сестры «какому-то мальчишке», потому что у него враз иссякли и силы, и эмоции. За фазой активного отчаяния наступила фаза тупого равнодушия, депрессии. Валентин не видел уже никакого смысла в копошении вокруг их семейной трагедии. Факты, собранные майором Епифановым, убеждали его в том, что ни «подонок Аникеев», ни кто-либо другой с работы не мог присутствовать в доме Вики. Приходилось поверить в невменяемость сестры — рационалистки до мозга костей. Но тут позвонил Шатов с кандидатурой периферийного юнца-опера, и Валентин почувствовал неловкость за свою истерику и метания. Он поблагодарил Сашу, и вот теперь невообразимый полицейский приступил к делу. О деньгах не говорилось ни слова, зато Влад одной фразой определил план своих действий:

— Сегодня я побуду на поминках, присмотрюсь еще, а завтра, если вы будете в силах, хорошо бы осмотреть квартиру Виктории Владимировны.

Валентин пожал плечами — мол, делайте, что хотите.

— Толю увезет сегодня зять на дачу, там будут за ним присматривать. А квартира. Да берите ключи! — Михайлов стал раздраженно искать в карманах нужные ключи, но Влад категорично пресек его изыскания:

— Об этом не может быть речи! Только в вашем присутствии.

Михайлов махнул рукой и пошел к автобусу, в который уже садились проводившие Викторию, чтоб ехать на поминки в ресторан. Загорайло последовал за скорбным братом.

Владислав вырос в семье благополучных адвокатов, прочивших аналогичную карьеру «своему мальчику» после юридического. Но эстет, сноб и задавака Влад пришел в оперотдел Эмского УВД и прижился там. После серьезнейшего ранения, в котором двадцатипятилетний младший лейтенант выжил в прямом смысле слова чудом, его приняли даже те, кто прежде сторонился работоспособного, независимого щеголя. Владу присвоили старшего лейтенанта, и все бы пошло в его жизни как прежде, если б не развившаяся после ранения печени болезнь. Гипогликемия. Резкое падения сахара в крови уже приводило дважды к неотложкам — и всякий раз на задании. Влад бледнел и терял сознание, как кисейная барышня. После отлеживался на больничном. В отделе стали намекать о переходе опера на другую, более спокойную работу. Загорайло криво ухмылялся, а дома ревел, как та же кисейная барышня, потому что хотел заниматься сыском, и только сыском. Мать с отцом не могли после больницы надышаться на сыночка и вынашивали планы привлечения отпрыска в свой бизнес, суля ему лазурные берега и поездки на недели высокой моды в Париж и Милан. Но Влад отрезал, что в «гробу видал он всех этих «сидоров гнойных», и родители притихли, вырабатывая новую тактику штурма.