Читать книгу - "Скелет в шкафу - Энн Перри"

Разведя огонь, Эстер Лэттерли выпрямилась и оглядела длинную тесную палату лазарета. Узкие койки, отделенные одна от другой всего несколькими футами, стояли вдоль стен сумрачного помещения с высокими, потемневшими от дыма потолками и грязными окнами. На койках под серыми одеялами лежали взрослые и дети, одолеваемые отчаянием и самыми различными недугами.

Слава богу, хоть угля хватало, и в помещении было довольно тепло. Правда, пыль и легкая зола покрывали все тонким слоем. Женщины, чьи постели располагались у самой печки, жаловались на духоту; бинты у них мгновенно становились черными, и Эстер без конца приходилось протирать стол, стоящий посередине комнаты, и несколько стульев, на которые изредка присаживались и отдыхали идущие на поправку пациенты. Этим больничным покоем заведовал доктор Померой, хирург. Иными словами, все здешние обитатели либо ждали операции, либо восстанавливали силы в послеоперационный период. Однако в большинстве случаев они умирали от гангрены или от горячки.

В дальнем конце палаты снова заплакал ребенок. Ему было всего пять лет, и он очень страдал от воспаления плечевого сустава. Он поступил в лазарет еще три месяца назад, и каждый раз, когда его забирали в операционную, трясся, стучал зубами, а личико его от страха становилось совсем белым. Потом, просидев в приемной около двух часов, он слышал, что оперировать его сегодня не будут, и вновь возвращался в палату.

К ярости Эстер, доктор Померой ни разу не удосужился объяснить ни мальчику, ни ей самой, почему так происходит. Впрочем, доктор Померой относился к сиделкам ничуть не хуже большинства своих коллег-врачей; женщины в медицине, по общему мнению, были способны выполнять лишь физическую работу: мыть, протирать, чистить, менять повязки, а также стирать и скатывать бинты. Старшие медицинские сестры должны были к тому же поддерживать дисциплину и следить за нравственностью среди пациентов, достаточно окрепших, чтобы представлять угрозу для местного шаткого порядка.

Эстер оправила юбку и одернула передник — скорее по привычке, нежели по необходимости, — и поспешила к больному ребенку. Она прекрасно сознавала, что не в силах облегчить его боль, но могла хотя бы взять мальчонку на руки, приласкать, успокоить.

Мальчик свернулся на койке и тихо плакал, уткнувшись лицом в подушку и стараясь не шевелить больным плечом. Это был плач отчаяния и безнадежности, он уже ни во что не верил — просто не мог выносить мучения молча.

Эстер присела на краешек койки и осторожно, чтобы не причинить боли, взяла мальчика на руки. Он так исхудал, что ей это не составило труда. Прижав его голову к своей щеке, она стала приглаживать мальчику волосы. Эти ласки не имели ничего общего с тем, что она привыкла считать своей профессией. Бывшая сестра милосердия, прошедшая Крымскую войну, Эстер и раньше имела дело с ужасными ранами и экстренными операциями, выхаживала людей, умирающих от холеры, тифа и гангрены. Она вернулась домой подобно многим другим крымским сестрам с надеждой изменить старые порядки в английских больницах. Однако задача оказалась куда труднее, чем ей это представлялось. Даже получить место в лазарете было непросто, что уж там говорить о каких-то реформах!

Конечно, Флоренс Найтингейл была национальной героиней. Пресса посвящала ей цветистые фразы, публика обожала ее. Мисс Найтингейл была единственной, кто стяжал славу в этой плачевной кампании. В памяти людской еще были свежи рассказы о горячей, безумной атаке Легкой бригады на жерла русских пушек; редкая семья потомственных военных не понесла потерю в последовавшей затем бойне. Эстер сама присутствовала при этом и беспомощно следила за битвой с холма. До сих пор вспоминался ей лорд Реглан, подчеркнуто прямо сидящий в седле с таким видом, словно он выехал на прогулку в какой-нибудь английский парк. В самом деле, он и сам потом признался, что в эти мгновения думал о своей жене, оставшейся дома. Едва ли это было тогда уместно, ибо именно в те минуты он отдал самоубийственный приказ, о котором столько спорили впоследствии. Лорд Реглан сказал одно; лейтенант Нолан передал лордам Лукану и Кардигану нечто иное. Нолан был разорван на куски русским ядром, когда, размахивая саблей и крича, скакал к лорду Кардигану. Возможно, он всего лишь хотел сообщить, что перед ними готовые к обороне батареи, а не оставленные врагом позиции, как предполагалось ранее. Теперь этого уже никто не узнает.

В итоге сотни убитых и искалеченных; цвет британской кавалерии обратился под Балаклавой в кровавое месиво тел. Храбрость и самоотверженность солдат вошли в историю; с военной же точки зрения атака была бессмысленна.

И еще была тонкая красная линия на речке Альме, когда уже Тяжелая бригада, действительно выглядевшая издалека как неровная цепь алых мундиров, держалась до последнего. Стоило одному человеку упасть, как его место занимал товарищ, и строй стоял насмерть. Сам факт их героизма стал легендой, подпитывая бесконечные истории о мужестве на полях сражений, но кто, кроме скорбящих родственников и друзей, вспомнит лица убитых и искалеченных в той битве!

Эстер крепче обняла больного ребенка. Он уже не плакал, и она тоже почувствовала себя спокойней. Ее приводила в ярость сама мысль об этой бездарной неподготовленной кампании. Условия в крымском полевом госпитале были ужасны, и Эстер порой казалось, что если ей не изменит здравый смысл и чувство юмора, то по возвращении на родину каждая мелочь будет вселять в нее покой и уверенность. По крайней мере в Англии нет ни телег, нагруженных ранеными, ни свирепствующих эпидемий, ни людей с обмороженными ногами, подлежащими немедленной ампутации, ни замерзших насмерть, как это часто случалось на высотах под Севастополем. Пусть грязные английские больницы кишат вшами и клопами, зато там нет полчищ крыс, карабкающихся по стенам и падающих с отвратительным шлепком, как гнилые фрукты, на пол барака и на тела раненых. Этот кошмар до сих пор преследовал Эстер во сне. И уж конечно, в английских лазаретах не растекаются по полу лужи крови и экскрементов. А крысы если и встречаются, то не тысячами!

Все эти ужасы не сломили Эстер, как не сломили они многих других женщин, отправившихся с мисс Найтингейл сестрами милосердия в Крым. Зато теперь Эстер Лэттерли чувствовала, что силы ее на исходе. Она ощущала полную беспомощность перед лицом заскорузлых английских традиций и косностью начальства, считающего любую инициативу непристойностью и посягательством на устоявшийся порядок. А уж если инициатива исходила от женщины, то это рассматривалось как нечто абсолютно противоестественное.