Читать книгу - "Мальчик из леса - Харлан Кобен"

Другой жизни ребенок не помнил.

Никаких родителей. Никакой семьи. Никакой связи с людьми, кроме Дэвида.

Одно воспоминание к нему все же вернулось. Это воспоминание не давало покоя мальчику (теперь уже мужчине), мешало спать, из-за него он просыпался посреди ночи в холодном поту. Не цельное воспоминание, но отдельные эпизоды: темный дом, коричневые доски на полу, красные лестничные перила, портрет усатого мужчины. И еще вопли.

«Что за вопли?» — спросила у мальчика Хестер.

«Жуткие».

«Оно понятно. Ты скажи, это были мужские вопли? Женские? Постарайся вспомнить, кто кричал?»

Уайлд задумался.

«Я, — наконец сказал он. — Это я кричал».

Сложив руки на груди, Хестер прислонилась к машине и стала ждать. Ждать пришлось недолго.

— Хестер?

Когда в поле зрения появился Уайлд, у Хестер чуть не взорвалось сердце. Она сама не знала почему. Может, просто день такой. Или ее снова накрыли эмоции от встречи с лучшим другом ее сына. Ведь этот человек был последним, кто видел Дэвида живым.

— Привет, Уайлд.

Уайлд был гений. Она была в этом уверена. Кто знает почему? Человек рождается с собственной прошивкой. Любой родитель знает, каков его ребенок, что он из себя представляет. Любому родителю известно, что он переоценивает собственную значимость в развитии своего чада. Близкий друг однажды сказал ей, что родитель ничем не отличается от автомеханика. Чинит машину, ухаживает за ней, следит, чтобы она не съехала в кювет. Но машина все равно такая, какая есть. Если к тебе в мастерскую пригнали спорткар, как ни надрывайся, внедорожник из него не получится.

Так же и с детьми.

Короче говоря, Уайлд был гений. Такова была его генетическая прошивка.

Эксперты также утверждают, что роль раннего развития трудно переоценить, что к пяти годам мозг ребенка развивается на девяносто процентов. А теперь представим себе пятилетнего Уайлда. Его среду обитания, раздражители, жизненные ситуации. Еще малышом он вынужден был заботиться о себе, добывать пропитание, искать кров, утешать себя, защищаться. Ну, каков стимул для развития мозга?

Уайлд вышел в свет фар, чтобы Хестер его видела. Улыбнулся. Смуглый красавец (о таких говорят — «солнышко поцеловало»), свитый из мускулов, руки словно кабели высокого напряжения. Фланелевая рубашка с засученными рукавами, линялые джинсы, стоптанные треккинговые ботинки, длинные волосы.

Очень длинные светло-каштановые волосы.

Как тот волос на подушке.

Хестер взяла быка за рога:

— Что у вас с Лейлой? — (Уайлд не ответил.) — Только не отнекивайся.

— Я и не отнекиваюсь.

— Итак?

— Она живой человек. Ей надо, — сказал Уайлд.

— Ты что, серьезно? — спросила Хестер. — Ей надо? А ты у нас, получается, добрый самаритянин? Так, Уайлд?

Он шагнул вперед:

— Хестер?

— Что?

— Она разучилась любить. — (После этих слов в сердце у нее разорвалась еще одна бомба. А она-то думала, что больнее уже не будет.) — Может, однажды снова научится, — продолжил Уайлд. — Но она до сих пор тоскует по Дэвиду. — Хестер смотрела на него. Эмоции, переполнявшие ей душу, — гнев, обида, горе, вся эта дурь — сдулись, словно воздушный шарик. — Со мной ей ничего не грозит, — сказал Уайлд.

— Для тебя все по-прежнему?

— Все по-прежнему, — кивнул он.

Хестер сама не понимала, что́ сейчас чувствует. Сперва все думали, что установить личность мальчика будет проще простого. Поэтому Уайлд (к нему прилипло это очевидное прозвище, ведь по-английски «уайлд» — это «дикарь») какое-то время жил у Краймштейнов. В конце концов служба опеки определила его к Бруэрам, в весьма почтенную приемную семью. Бруэры тоже жили в Уэствилле. Уайлд пошел в школу. Преуспел почти во всех своих начинаниях. Но всегда был изгоем. Изо всех сил старался полюбить свою приемную семью — Бруэры даже усыновили его, — но в итоге оказалось, что жить он способен лишь в одиночестве. Если не считать дружбы с Дэвидом, Уайлд не умел общаться с людьми. Особенно со взрослыми. Возьмите комплексы брошенного ребенка и возведите их в десятую степень.

В его жизни были женщины, множество женщин, но надолго они не задерживались.

— Вы за этим приехали? — спросил Уайлд. — Поговорить про Лейлу?

— И за этим тоже.

— А еще зачем?

— Еще по поводу твоего крестника.

— Что с ним? — Уайлд обратился в слух.

— Мэтью попросил, чтобы я помогла найти его подругу.

— Что за подругу?

— Ее зовут Наоми Пайн.

— Почему он попросил именно вас?

— Не знаю. Не исключено, что у Мэтью неприятности.

Уайлд направился к машине:

— Вас по-прежнему возит Тим?

— Да.

— Я собирался в ту сторону, к дому. Подвезете, а по пути расскажете, что к чему.

Устроившись на заднем сиденье, Хестер повернулась к Уайлду:

— Значит, у вас все по-быстрому происходит?

— Лейла не такая. Сами знаете.

Хестер и правда это знала.

— То есть остаешься на ночь?

— Нет. Никогда.

Значит, подумала она, Уайлд и впрямь не изменился.

— И Лейлу это устраивает?

— Как вы узнали? — ответил Уайлд вопросом на вопрос.

— Про тебя и Лейлу?

— Да.

— В доме слишком чисто. — (Уайлд молчал.) — Ты же помешан на чистоте, — продолжила она. Это было вежливое преуменьшение. Официальных диагнозов Хестер не знала, но с дилетантской точки зрения Уайлд страдал от обсессивно-компульсивного расстройства. А Лейла — наоборот.

— Вон оно что.

— И еще я нашла длинный каштановый волос на Дэвидовой подушке.

— Это не Дэвидова подушка.

— Знаю.

— Залезли в спальню?

— Залезла. И зря.

— Это точно.

— Ну, извини. Просто все как-то странно. Ну, сам понимаешь.

— Понимаю, — кивнул Уайлд.

— Я желаю Лейле только добра. И тебе тоже.

Она собралась было сказать, что Дэвид бы их благословил, но не смогла. Уайлд, наверное, понял, что ей не по себе, и сменил тему:

— Рассказывайте, что не так с Мэтью.

Хестер ввела его в курс дела Наоми Пайн. Уайлд смотрел на нее пронзительно-голубыми глазами с золотым отливом. Выслушал все, почти не шелохнувшись. Его когда-то называли (может, до сих пор называют) Тарзаном. Прозвище идеально ему подходило, словно Уайлд был актер, вошедший в роль. Телосложение, смуглая кожа, длинные волосы.