Читать книгу - "Вспомнить будущее - Анна и Сергей Литвиновы"

Степана арестовали в один день с братом. Его об энкавэдэшных застенках предуведомлять было некому, поэтому он отказывался отвечать на вопросы, возмущался арестом, но был жестоко избит и брошен назад в камеру. А назавтра новый следователь решил дело просто: продемонстрировал ему показания, которые ровненько, по линеечке, написал его младший братец. Степан почерк брата прекрасно знал и после этого тоже разговорился.

Люди их допрашивали и судили некровожадные, просто время было такое. В не самом удачном месте очутились «энкавэдэшники» в тридцатых, надо ведь и их понять. И даже отдать им должное. Имели они полные основания присудить «вышку» и тому же Степе. Однако поверили, что может исправиться человек, перековаться, – и дали ему в итоге всего-то десять лет ИТЛ, то есть исправительно-трудовых лагерей.

Но фамильная нить Нетребиных на том не порвалась – хотя истончилась до последней степени, того и гляди, лопнет.

На следующий день после того как братьев взяли, мать и отчим в Красносаженске получили телеграмму: «Артему и Степану пришлось срочно уехать». В сороковом году в СССР уже хорошо знали, что скрывается за эвфемизмом: пришлось срочно уехать. Мать, хирург и диагност от бога, не стала тратить время на истерики и оплакивания – в ту же ночь выехала в Ленинград. И оказалась в объятиях безутешной Лены Косиновой, невесты Степана (которая и отправила ей телеграмму).

Вторая подруга, Настя, так и не успевшая сделаться даже невестой Темы, куда-то быстро слиняла. А Лена Косинова вместе с Марьей Викторовной, как и сотни, тысячи и десятки тысяч жен и матерей изменников Родины, пыталась добиться сначала свидания, потом передачи, а затем хотя бы каких-то известий о своих заключенных. Никакие красносаженские связи в городе на Неве не работали. Провинциальные гинекологические таланты тоже не котировались – своих хватало. Обычным порядком узнать ничего было невозможно.

В процессе стояний в околотюремных очередях и переговорах по поводу хлопот две женщины, юная и пожилая, полюбили друг друга. Они отдавали друг другу всю ту любовь, которую каждая из них испытывала к исчезнувшему Степану. Марья Викторовна к тому же всю жизнь мечтала о дочке. Столько родов приняла, стольким появиться на свет поспособствовала, а вот самой себе девочку родить – не сложилось. А Лена Косинова рано потеряла мать, росла и зрела в мужском окружении, теперь вот и в лаборатории сугубо «мущинской» работала. И ей очень не хватало задушевных разговоров, неспешного чаевничания, женских, больших и малых, секретиков.

Поэтому когда чугунные силы наконец довели до женщин вердикт: десять лет без права переписки Артему и десять лет лагерей Степану, те поплакали, конечно, но вздохнули с облегчением: хоть какая-то наступила ясность. Марья Викторовна засобиралась в дорогу, в родной Красносаженск. И вдруг они обе остро почувствовали, что им не хочется друг с дружкой расставаться. Мало того: они не стали эти свои чувства одна от второй таить. А уж когда Лена призналась, что ждет ребенка от Степана, Марья Викторовна предложила ей самым категорическим тоном переехать к ним в Красносаженск: «Я не позволю, чтобы ты моего будущего внука рожала неизвестно в каких условиях здесь, в вашем сыром Ленинграде!»

Да, система тогда была зверскою, зато люди добрее. И Лена, со Степаном не только не венчанная (что в те годы совсем не было дивом), но даже и не расписанная, по любым документам была Нетребиным никто. Однако они перевезли ее в Красносаженск и поселили там, в квартире, в лучшей комнате – бывшей детской, и кормили, поили, одевали, и даже работу ей специально подыскали по знакомству, под рукой: кастеляншей при роддоме.

В марте сорок первого Лена родила. Она – да и никто в мире! – еще не знал, что переездом несостоявшаяся свекровь спасла Косинову и будущего ребенка от грядущей блокады и, значит, практически от верного уничтожения. Правда, своим отъездом женщина приблизилась сама и приблизила своего младенца к фашистской оккупации, что, как известно, тоже не сахар.

Едва Елена вышла из роддома, она отправилась в загс. А там категорически заявила: хочу дать моему сыну фамилию отца. Какое-такое фамилие, поинтересовались в загсе. Запишите его как Юрия Степановича Нетребина. Делопроизводительница тут поперхнулась, убежала. Все в городе знали про Нетребиных и все их жалели, хотя кое-кто втихую злорадствовал: наконец-то до бар-гинекологов добрались, обоих ихних пацанчиков посадили, а то живут в четырехкомнатной, надо бы уплотнить!

К Елене вышла сама директриса загса, закрыла дверь на ключ, поставила чаек. (Напомним: система тогда была жестче, зато люди друг с другом – милее.) Директриса стала молодую женщину уговаривать: зачем, милочка, это делать? Все равно Степану ничем не поможешь, а тебе мучиться! Зачем тебе связь с врагом народа! Никто ж за язык не тянет. Зарегистрируй ты младенца своего как Косинова! Ладно бы тебе одной страдать! Ведь рано или поздно мальчику достанется – будущему октябренку, пионеру, комсомольцу!.. Ведь будет числиться сыном врага народа, а это совсем не шутка. Но Елена уперлась: нет, мол, я решила, и даже сам товарищ Сталин говорил, что сын за отца не отвечает. А директриса: нет, сама, своей властью я зарегистрировать нового Нетребина не могу. Давай пригласим маму Степана, Марью Викторовну – ей доверяешь? Да, доверяю, сказала несостоявшаяся Нетребина. И я тоже, молвила хранительница рождений и смертей города Красносаженска. Давай, как она скажет, так и будет.

Вызвали Марью Викторовну Нетребину. Объяснили ситуацию. Та сразу ухватила суть и величественно распорядилась: как девочка желает – так пусть своего сына и называет. Фамилия и имя – всего лишь бумажка. Не понравится – потом переменим в два счета.

Так и назван был мальчик, дед будущего предпринимателя, Юрием Степановичем Нетребиным.

Ему и впрямь впоследствии пришлось за свою фамилию пострадать. А под рукой уже не было ни бабушки, ни знакомой в загсе, и переменить ее ни у него, ни у матери уже не имелось возможностей.

Когда началась война, ни Марью Викторовну Нетребину, ни Павла Андреевича Ставского в армию вследствие преклонного возраста не призвали. Правда, никто не озаботился эвакуацией двух каких-то там врачей. Подумаешь, светила – в масштабе Красносаженска! Красная армия летом сорок первого бежала стремительно – бросали металлургические заводы и шедевры культуры, кто бы подумал о чете гинекологов и кастелянше роддома с младенцем в придачу!

Уже в сентябре в город вступили фашисты. Семья Нетребиных не занималась подпольной работой. Старшие, как прежде, тихо-мирно работали врачами. Однако погибнуть, все четверо или порознь, могли не раз: от бескормицы, бомбежек или шальной пули при облавах. Да и оправдаться перед наступающим СМЕРШем было бы им в итоге трудно: все ж таки трудились на немцев. Говорите, с гинекологическими проблемами приходили на прием наши, советские женщины? Все равно: раз ты не погиб геройски, значит, пособничал врагу. Однако Марье Викторовне и Павлу Андреичу хоть повезло с тем, что их добрые имена остались незапятнанными.

Оба они принципиально не уходили в убежище при налетах и обстрелах. И однажды, уже на пороге освобождения, в сорок четвертом, поплатились: в их дом попал снаряд, оба были убиты, квартира полностью разрушена. Возвращение советских войск той весною трехлетний Юрочка Нетребин на маминых руках встретил без дома, без денег и документов.