Читать книгу - "Лига выдающихся декадентов - Владимир Калашников"

— Я вашу мушиную троицу на одну ладонь посажу, а другой прихлопну!

Розанов брезгливо поморщил носик.

— Анна Рудольфовна, — серьёзно произнёс Бугаев, — эта антиэстетическая угроза вынуждает меня забыть о всяком к вам почтении.

Поэт сделал шаг к теософке, сам ещё не осознавая своих намерений.

У Минцловой задрожали губы — подступала истерика. Она крикнула хотя и слезливо, но всё равно угрожающе:

— Те, кто за мной, вас сотрут!.. — и, подхватив портфель, выбежала на улицу.

С лязгом и грохотом подлетело ландо: стоя на облучке, потрясал вожжами малый в котелке.

— Это он! — закричал, сморщив лицо, Бугаев. — Оправа без стёкол.

Вольский невольно схватился за карман, где «бульдог» ждал именно такого отчаянного призыва к действию.

Минцлова протопала с тротуара и рухнула поперёк кузова, между сиденьями, заставив его закачаться на рессорах. Возница гикнул. Ландо умчалось.

* * *

— Минцлову нельзя отпускать! Покуда она не обезврежена, русская словесность в опасности! Куда она могла отправиться? Боря, — теребил рукав поэта Розанов, — подайте нам идею!

— В Москву.

— Почему?

— Она всегда отдыхала там от столичной суеты, — слабым голосом ответил Бугаев.

— Значит, и нам — на вокзал, — устало обронил Розанов.

— После давешнего столкновения «колоде» отдых понадобится, — вставил Вольский.

— Круги… Надо взять круги! — вспомнил Василий Васильевич.

— Зачем же?

— Разумеется вернуть Воднику и потребовать назад деньги! — сказал Розанов.

Вольский осклабился:

— Что-то мне подсказывает… Водник живёт за счёт заказов Минцловой. Разорить хотите?

Впрочем, расходовать на это время не было никакой возможности. Собрались на вокзал. Бугаева усадили в пролётку посередине.

Ехали по Лиговке, когда философ нарушил молчание:

— Я внутри сознания постоянно слушаю райские напевы.

— И что, не мешает? — с живостью спросил Вольский.

— Напротив! Мысли как кристаллические иголочки. Умственная свежесть, хоть бы и полночь. Голова почти никогда не бывает больной. Да я же писал где-то в «Листве» про себя! А как вам наблюдение: когда Минцлова витийствовала, моя музыка сфер усилилась, заглушая пагубные речи.

— Потрясающе!

Василий Васильевич поспешил умалить себя, не расслышав скепсиса в реплике меньшевика и приняв её за подлинный римский сестерций:

— Есть таланты много более удивительные. К примеру, «слёзный дар», описанный Достоевским.

— Это когда без слёз не взглянешь? — невозмутимо поинтересовался Бугаев.

— По сути точно, а по тону — издевательство.

Розанов поджал губы.

Прервав затягивающееся молчание, Вольский спросил:

— Откуда оно у вас?

— От Бога, Коленька, — смиренно ответил Розанов.

Вольский начал:

— Я как материалист…

Не дожидаясь атеистического извода, Розанов поспешил сказать:

— У меня — ангельские хоралы, Николай Владиславович — материалист и потому для атак Минцловой непробиваем, а вы, Боринька, как выстояли?

— Я тоже в некотором роде обладаю даром убеждения, — гыгыкнул Боря.

— Заговаривания, — поправил Вольский. — Своеобразный гипноз.

— Господа, это совсем не сложно. Я лишь повествую о своей жизни, а слушателям становится плохо. Видали тюремщика, сникшего от моих рассказов? — напомнил Бугаев.

— Эк нам повезло, что встретились такие, не обделённые талантами, — подвёл итог Розанов.

Мелькали экипажи, вокзал ждал впереди.

— Вам не кажется, что с окружающим нас миром что-то недоброе происходит? — прищурился Василий Васильевич. Вольский помотал головой. — Посмотрите внимательно по сторонам.

Вдоль стен крались какие-то захожие косматые чухонцы с несообразными узлами. Чудилось: из домовых приямков вытаращили глазки-бусинки страшные подвальные водоплавающие крысы, целят зубами в жилку на шее. В пространство изливался отталкивающего оттенка воздух, будто по забитому пылью воздуховоду из комнаты, в которой взбесилась спиритическая доска.

— Мир как будто обезумливается, — горячо зашептал Розанов. — Культисты, бродяги, попрошаи — всякая ракла повылазила на свет Божий.

— А по мне так всё как всегда, — сказал Боря, чистя ногти.

— Минцлова чинит препятствия.

— Эвон как забегали, тараканы! — кивнул Вольский на городового. — В молодости бывало: на тройке подлетишь к городовому, сгрузишь ему на плечи упакованный в бумагу огромный шар — тыкву приволжскую. Лошадей хлестнёшь и с криком истошным: «Бомба!» улепетываешь. Смеху-то!

Где-то за торцами домов прогремел взрыв и сразу же — ещё один.

Бугаев, ни к кому не обращаясь, прокомментировал:

— Бомба — лавинное деление тяжёлых ядер. Хм, надобно записать в книжечку…

Ход замедлился, коляска стала, как и вся улица. Пролётки замерли впритык, кое-где восхотевшим выбраться пассажирам пришлось бы перебираться с коляски на коляску.

Служивые безуспешно пытались навести порядок.

— Коля, помянули в дурной час, — Василий Васильевич мелко перекрестился. — Ваши шалят?

Вольский нервно засмеялся:

— Шутите!

— Конечно, шучу! Личарды Минцловой прикрывают её отступление.

— А вы не чересчур ли демонизируете теософскую тётку?

Уличный мальчишка принёс весть:

— Взрывчатую коробочку на мостовую кинули!

— Без жертв?

— Обошлось!..

— Слава Богу!

Ветер выдул со стороны вокзала облако тетрадных обрывков. Оно надвигалось неумолимо, как альбиносная стая огромной, перезревшей саранчи. И вот листики, как живые, тревожно затрепетали кругом. Целое мгновение лебединая песня растворяющихся в городе клочков исписанной бумаги затмевала все иные звуки.

Розанов взял прилетевший ему на колени обрывок.

— Рукописи! Целый короб с шедеврами развеяла. Эх, никогда не узнаем… — Василий Васильевич ловил листики и жадно вчитывался. — «Такой горб, будто постоянно таскал на спине детский гроб». Страсти какие! «С мукой неутолимого голода запустил обе руки в шёлковый кошель, в самый пар, сжал пышные караваи». Неуёмный импрессионизм порой рождает двусмысленности. «Хоть молочным поросёй ему по мордасям стегай. Как с гуся вода». Крестьянская проза, верно. А вот ещё, декаданс: «Это — я… Я гублю без возврата…»

— Эге! Последняя фраза — из моего черновика к «Лакированной карете»! — беззаботно сказал Боря. — Всё равно хотел начать сызнова. Оставьте, пусть летит.