Читать книгу - "Роковая женщина - Кэрол Нелсон Дуглас"

– Здесь об этом говорится. Коронер обнаружил два надреза справа. Очевидно, она колебалась, но затем резанула с такой силой, что рассекла правую сонную артерию и обе яремные вены. Наверное, она обезумела от отчаяния.

– И все же… Кто-то мог проникнуть в ее жилище и совершить убийство.

– Но вор захватил бы с собой собственный нож или пистолет. В доме имелась тревожная сигнализация, и, если бы кто-нибудь забрался внутрь, поднялся бы трезвон и сбежались слуги. Кроме того, коронеру пришлось снять с тела три бриллиантовых кольца и (это смутит твою нежную душу, Нелл) бриллиантовые запонки с ее ночной сорочки, которая лежала на стуле возле ванны.

– Я в самом деле шокирована. Это уж слишком. К тому же запонки очень мешают, когда переворачиваешься ночью в постели.

Мы продолжили чтение, и перед нами прошли десятилетия споров о мадам Рестелл и откровенных нападок на нее. И я постепенно начинала понимать слова Ирен о том, что если эта женщина была той самой дамой в черном, навещавшей ее в детстве, то возникал мотив убийств из мести. Такие случаи были не менее жестокими, нежели зверства во время войн индейцев с белыми.

– Она была настоящей гранд-дамой светского общества Нью-Йорка, – подытожила Пинк. Щеки у нее раскраснелись от волнения, и она выглядела такой… такой хорошенькой и юной. (Хотя она всего на восемь лет моложе меня и в двадцать пять уже может считаться старой девой.) Я не могла не взглянуть на нас обеих глазами Квентина, и результат получился неутешительный. Правда, у меня было слабое преимущество: я познакомилась с ним первой.

Мои размышления были прерваны красноречивым взглядом Ирен: она смотрела на мой шатлен, явно намекая, чтобы я делала записи. Стараясь действовать как можно незаметнее, я отцепила от цепочки маленький блокнот в серебряной оправе и серебряную авторучку (еще одно чудо века).

Взяв в руки привычные предметы, которые когда-то подарил мне Годфри, я сразу успокоилась. Даже не будучи католичкой, в тот момент я поняла, какое утешение приносят четки, которые перебирают во время молитвы. Эти изысканные и полезные вещицы были единственным личным подарком, полученным мною от мужчины (не считая поддержки и духовного руководства, коими одарил меня отец).

– Не знаю, как вы относитесь к работе таких женщин, как мадам Рестелл, – сказала Пинк, переводя взгляд с Ирен на меня и обратно.

Она явно не ожидала, что у нас с подругой окажется одинаковое мнение или что оно совпадет с ее собственным.

После того как Пинк бросила эту перчатку, воцарилось молчание. Дерзкая девчонка лишь дополнительно пошатнула наши и без того хрупкие отношения.

Наконец заговорила Ирен:

– Как рассматривала мадам Рестелл свою роль в обществе, храня его секреты?

Пинк зашуршала бумагами:

– Понятия не имею. Я знаю только, кем ее считали: либо грешницей, либо святой. Порой казалось, что она и то и другое. – Она взглянула на нас. – Будучи репортером, я сталкивалась с прозой жизни, от которой большинство отводит взгляд. Я видела, как девушки с потогонных фабрик, у которых всего один выходной день в неделю, становятся добычей пошлейших фатов. Они расплачиваются болезнями, беременностью, а иногда даже смертью.

Меня покоробило от откровенности Пинк, и я сразу же почувствовала на себе взгляд ее цепких глаз.

– Ты все еще видишь себя гувернанткой, Нелл, воспитывающей юных девиц из хороших семей. Но даже они – особенно они – и их обезумевшие от горя родители становились клиентами мадам Рестелл в сороковые, пятидесятые, шестидесятые и семидесятые годы в Нью-Йорке.

Я вспоминаю свою семью, – продолжала она. – Вспоминаю многочисленное потомство судьи: у него было пятнадцать детей от двух жен. Моя мать и ее дети потеряли все после смерти отца, и вы знаете о постыдных последствиях нашей полной беспомощности.

Твоя мать умерла при родах, Нелл, и ты осталась одна, без братьев и сестер, сиротой. У меня были мать, и братья с сестрами, но они были еще детьми, и мне пришлось о них заботиться. Так что в то время я была все равно что одна, как и Нелл. И очевидно, как ты, Ирен.

Примадонна кивнула в знак признания величайшего подвига Нелли Блай: она не только выжила сама, но и помогла выжить другим.

Даже я в эту минуту не питала к Пинк антипатии, забыв о Квентине и о способности пробивной американки пожертвовать кем угодно ради сенсации. Интересно, многие ли на самом деле жаждут этих сенсаций? И понимают ли они, жадно поглощая скандальные новости, что уподобляются гиенам? В том, чтобы говорить правду любой ценой, есть что-то восхитительное и в то же время ужасное.

– Итак, была ли мадам Рестелл скорее грешницей или святой? – спросила Ирен.

– Ее заключали под арест четыре раза, – сообщила Пинк. – Она отбыла три тюремных срока. И убила себя кухонным ножом, только бы не попасть в тюрьму в четвертый раз. И в то же время она десятилетиями разъезжала по Бродвею в собственной карете, запряженной четырьмя лошадьми, вся в шелках и бриллиантах, выставляя напоказ свое богатство.

– Четыре? – повторила я. – Четыре лошади? – Я вспомнила, как кто-то в театре сказал, что у дамы в черном была карета с «четырьмя белыми лошадьми».

– Две гнедые и две серые, – ответила Пинк, заглянув в газету. – Она негодовала, когда в газетной статье перепутали масть лошадей. Подумать только – спорить о таких мелочах, как масть лошади, и в то же время не видеть ничего плохого в убийстве нерожденных детей.

– Всегда были женщины, – сказала Ирен, – в деревнях и в городских переулках, которые умели прерывать скандальную беременность. Впрочем, любая беременность может оказаться скандальной.

– Но не для замужних женщин, – возразила я.

Ирен взглянула на меня:

– Даже для них. Мужья могут отсутствовать более девяти месяцев или хворать – а жена вдруг на сносях. Нет ничего более предательского, чем беременность. Не удивительно, что женщины так отчаянно хотят ее скрыть.

– Огромное количество мужчин в Нью-Йорке арестовано из-за незаконнорожденных, – добавила Пинк. – Но свидетельские показания приходится давать женщинам, которых тут же обвиняют во лжи. Вот почему я никогда не выйду замуж. У мужчин имеются все преимущества.

Эта новость показалась мне весьма интересной. Я всегда считала, что должна нести бремя старой девы молча, и даже не подозревала, что оно может считаться преимуществом.

Ирен вернулась к нашей главной теме, взяв бразды правления в свои руки:

– Итак, мадам Рестелл была богата, известна и не считала нужным скрывать свою профессию.

– Скрывать? Да она рекламировала свои услуги. – Пинк помахала пожелтевшим газетным листом: – Я нашла множество объявлений. Мадам Рестелл и ее муж были самозванцами, называвшими себя врачами, но они, по-видимому, были искренне преданы своему делу. Они консультировали женщин насчет того, как предохраняться или прерывать беременность.