Читать книгу - "Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов"

* * *

Отцу Лизы в то время едва перевалило за пятьдесят. Это был красивый, уверенный, холеный мужчина; жена страшно ревновала его к другим женщинам, особенно молодым. На него действительно заглядывались, но он был однолюбом, – эту черту Лиза и Саша унаследовали от него.

Родители Лизы, как и все другие российские евреи, тоже обсуждали тему иммиграции, но не всерьез, они не рвались уезжать. Отец Лизы занимал высокую должность, у них была комфортабельная квартира в центре города, он прилично зарабатывал. Саша заканчивал институт, ему уже подыскали хорошую работу, Лизе предстояло поступление в консерваторию,– жизнь была рассчитана на годы вперед и оснований ломать ее, бросаться, очертя голову, в неизвестность они не находили.

Все изменилось внезапно. Осенью у отца обнаружили рак желудка. Болезнь, уже запущенная, развивалась стремительно; он терял вес, самочувствие его ухудшалось, лазерное облучение, тогда применявшееся в таких случаях, не принесло результатов, но имело тяжелые последствия для его здоровья; у него выпали волосы, он стал хуже слышать. Его возили на консультацию в Москву, и лучшие онкологи столицы были единодушны в своем мнении: шансов на излечение в СССР практически не существует; необходимо, не откладывая, ехать за границу.

Лиза была очень привязана к отцу, она сильно переживала за него, цеплялась за каждую надежду, ухаживала за ним. Как-то вечером, в середине апреля она примчалась к Норову зареванная, перепуганная, не похожая на себя. Родители только что объявили ей и Саше о своем намерении переехать в Израиль. Они уже начали собирать необходимые документы, состояние отца заставляло их торопиться. Им обещали помочь и ускорить получение разрешения на выезд; квартиру и имущество они выставили на продажу.

Лиза была близка к истерике, она не знала, что делать. Норов тоже был ошеломлен. Израиль находился на другой планете; отъезд Лизы означал разлуку, конец всему.

–Какой Израиль? – потерянно бормотал он, мечась из угла в угол по своей тесной комнатушке.– Как же мы расстанемся?… Это нельзя!… Надо что-то придумать!..

Лиза, сидя на кушетке, смотрела на него трагическими огромными черными глазами и теребила своими детскими пальчиками белый, кружевной платок, насквозь мокрый.

–Ты сказала им, что ты не согласна?

Лиза разрыдалась.

–Отец умирает! – выговорила она с отчаянием.– У них нет выбора! Неужели ты не понимаешь?!

То, что ее отец умирает, Норов действительно не понимал в своем юношеском, полном здоровья эгоизме. Сила бурлила в нем, перед ним была вся жизнь, смерть представлялась чем-то неестественным, нереальным.

–Он не умрет!– уверенно заявил он.– Его вылечат.

–Его не могут вылечить здесь!

–Тогда пусть они едут сами, без тебя, а ты останешься тут, со мной!

–Как я могу остаться?

–Мы поженимся! Ты уже совершеннолетняя, мне тоже через месяц исполнится восемнадцать. (Лиза была старше его на три месяца). Нам даже не надо разрешение родителей. Подадим заявление в ЗАГС и все!

–Где мы будем жить?

–Здесь, в моей комнате!

–Твоя мать ни за что на это согласится!

–Согласится! Она очень хорошо к тебе относится, ты же знаешь! Насчет денег не волнуйся, я заработаю. Обязательно что-нибудь найду, мне просто нужно время. А что – Саша? – вдруг спохватился он.– Он согласен? Он уедет и бросит Ленку?

–Саша сказал, что без Лены он не поедет.

–Вот видишь! – обрадовался Норов.– Родители никуда не уедут без вас! Нужно просто проявить твердость!

–Но ведь отец умрет! – воскликнула Лиза и вновь разрыдалась.

* * *

–О чем вы без нас с Анной говорили? – почти весело спросила Клотильда мужа, когда они с Норовым вернулись к столу.

После беседы с Норовым она заметно приободрилась.

–Все о том же, – ответила Анна.– О том, что привлекает французских художников в арабских и африканских лицах. Помните, в галерее я спросила об этом художницу? Та сказала, что находит их живописнее, чем европейские.

–Вы с ней согласны?

–Мы – нет,– ответил Даниэль.– Но ведь мы – не художники.

Клотильда улыбнулась, может быть, впервые за день.

–Даниэль считает, что это – просто мода, которая рано или поздно пройдет,– продолжила Анна. – Но мне кажется, французы опасаются, что их сочтут политически некорректными, поэтому спешат продемонстрировать горячую любовь ко всем другим расам. Готовясь к поездке сюда, я просматривала в интернете французскую прессу и порой приходила в недоумение. Допустим, я могу понять, что вся охрана вашего президента состоит из арабов. Наверное, арабы надежнее французов. Мэры многих городов – мусульмане, это тоже ясно, поскольку население Франции, как минимум на треть состоит из мусульман. Но лицом своей партии ваш президент сделал толстую, неприятную и малообразованную чернокожую женщину. Неважно изъясняясь по-французски, она, вместо того, чтобы учить французскую грамматику, призвала Французскую академию пересмотреть нормы языка и привести их в соответствие с речью улиц. А вот это, по-моему, несколько чересчур! Пресс-секретарь правительства – тоже толстая вульгарная и тоже чернокожая женщина, недавно заявила, что любимой едой французов являются кебабы. Это многое говорит об ее знании французской культуры, не так ли? Со стороны все это смотрится довольно странно… Но то, что обе женщины чрезвычайно живописны, отрицать невозможно.

–Возможно, вы в чем-то правы,– уклончиво проговорила Клотильда.– Но французы всегда отличались расовой терпимостью. Мы действительно этим гордимся. А твое мнение, Поль?

–Страх. Думаю, дело в нем.

–Почему страх?

–После второй мировой войны, потеряв огромную часть своего трудоспособного населения, Европа столкнулась с нехваткой рабочих рук. Выход был найден в приглашении мигрантов из слаборазвитых стран. С тех пор они прибывают сюда непрерывно, в постоянно возрастающем количестве. Не берусь судить об экономических результатах этой политики, но социальные последствия оказались катастрофическими. В настоящее время почти треть европейского населения относится к европейской культуре либо равнодушно, либо и вовсе неприязненно. Уверен, что никто из тех, кого любовно изображает на своих полотнах эта нервная дама, чье имя, я, признаться, не запомнил, не проявит интереса ни к ее творчеству, ни к живописи вообще.

–Они вообще не ходят по музеям и галереям, – пожала плечами Анна.

–Пропасть, которая разделяет старых европейцев и новых, с годами не уменьшается, наоборот, становится все больше. Новые европейцы, назову их так, уже родившиеся и выросшие здесь, подчас даже более враждебны к европейским ценностям, чем их родители.

–Это правда,– подтвердил Даниэль. – Да и насчет экономической эффективности этой затеи я сильно сомневаюсь. Большинство мигрантов не рвется работать. Им вполне хватает пособий и социальной помощи. Они еще с ней жульничают, это всем известно.

–Но почему страх, Поль? – снова спросила Клотильда.

–Да