Читать книгу - "Без гнева и пристрастия - Анатолий Степанов"

— Слышу, — почти беззвучно отозвался Альбертыч.

— Уже хорошо. А теперь постарайся до конца понять, что я тебе скажу. Я — лицо неофициальное, так сказать, вольный художник. И руководствуюсь только своей интуицией и действую только по собственным законам. Ты представляешь, какую картинку, где главный персонаж вурдалак Рябухин, может нарисовать вольный художник?

— Представляю, — неожиданно для себя, отчетливо подтвердил Альбертыч.

— Тогда давай на картах погадаем: что было, что будет, чем сердце успокоится. Про Колобка, пидаров, Хунхуза в подробностях можешь не рассказывать. Мне надо организаторов и исполнителей этих убийств. Впрочем, мне и об этом кое-что известно. Начнем, пожалуй, с самой последней твоей акции. — Сырцов по отчаянному наитию спросил зловеще: — Как ты организовал и кто осуществил убийство Никиты Маркова?

— Какого Маркова? Маркова же не убили! — искренне удивился Рябухин. Он по-прежнему лежал на полу: припечатавший его башмак не позволял подняться.

— Не того Маркова. Его пасынка Никиту. Или Дениса Ричардовича, или Георгия, или Хана. Любое подходит.

— Его уже нашли? — от страха поддался на провокацию Альбертыч.

— Вот и начало нашей с тобой мирной беседы, — определил Сырцов и кованым башмаком ударил гада по почкам.

…Лидия Сергеевна сегодня ни во что не вмешивалась. Не участвовала в разговоре двух мужиков, не возмущалась тем, что эти двое пьют водку. Сидела в вольтеровском кресле перед неработающим телевизором, и было не понять, слышит она их разговор или не слышит.

Выпили по третьей, и Смирнов стал добиваться уточнений:

— Он не уйдет? Парнишки-то твои еще зеленые.

— В подвале под замком, да и в наручниках? Куда ему после обработки! И ребятишки за хорошие бабки бдят до невозможности. Меня, Александр Иванович, другое достает: как это я с Рябухиным просчитался? Ведь в той истории он мне казался, как говорится, «здравствуй, дерево», полный тулумбас и квадратный исполнитель. А тут… Ловок, изворотлив, переменчив, как хамелеон.

— Что ж, очередной тебе урок. Поменьше шика, блеска, лихой скоропалительности. Осторожней будь, внимательнее, наблюдательней и даже, если хочешь, уважительнее к противнику.

— Он — не противник. Он — ядовитая гадина.

— Еще по одной? — предложил Смирнов, разливая.

— Саша, Георгий за рулем! — наконец не выдержала Лидия Сергеевна.

— Он у Дарьи заночует, — заступился Смирнов. А Сырцов ничего не сказал, только чокнулся с учителем и другом. Выпили. — Ну, послезавтра, помолясь, начнем подробную разработку.

— А почему не завтра?

— Потому что кое-кого надо убедить серьезной документацией, а она у меня в руках будет только послезавтра с утра.

Теперь уже разливал Сырцов. Увидя такое, Лидия Сергеевна поднялась и уже от дверей сказала:

— Решили надраться до поросячьего визга? Воля ваша. А я пошла к себе.

Она ушла. Сырцов поднял рюмку:

— За здоровье отсутствующих дам!

Выпили, закусили. Без строгой хозяйки расслабились: и по стульям размякли, и локти в столешницу воткнули. Маневр с четвертой, которую разливал Сырцов, поняла и Лидия Сергеевна, и Смирнов. Жалостливо глядя на любимого ученика, посочувствовал:

— Исповедоваться милицейскому попу хочешь, Жора?

— Я становлюсь безжалостным роботом, Дед. Вроде того, новейшего терминатора, который точно и безжалостно Шварценеггера преследовал. Сегодня, собираясь брать Рябухина, я на абсолютном автомате, без всяких эмоций и особых размышлений, переобулся в спецназовские колеса. Бессознательно счел, что эта обувка наиболее целесообразна для работы с клиентом.

— Ну и что? А клиент-то кто?

— Какой-никакой, а человек. Ну пусть человечишко. А во мне — ни капли жалости, сочувствия, снисходительности хотя бы.

Смирнов приподнял литрового однофамильца, на глаз определил, что осталось в нем еще граммов четыреста, для задушевной беседы хватит, и распределил следующую дозу по стопарям. Не беря рюмки, начал речь:

— Ты все перепутал, Жора. Робот — не ты, а он. Робот, запрограммированный на саморазвитие в самом примитивном смысле: чтобы всего становилось у него все больше и больше — денег, жратвы, водки, баб. А так как его программа вовсе не предусматривает такие человеческие понятия, как совесть, сострадание, честь, то саморазвитие свое он осуществляет наиболее доступными ему способами: подлостью, предательством, лицемерием, безжалостностью и… убийствами. И ты, человек, должен понять, что не человека хочешь уничтожить, а бесповоротно разрушить некий бездушный механизм, который представляет страшную опасность для всех людей. Давай выпьем за тебя, Жора.

— Мудрено, но вроде утешили. — Сырцов поднял стопарь. — Спасибо. И за вас, Александр Иванович.

Сырцов поднялся из-за стола.

— К Дарье?

— Не знаю.

— Тогда осторожнее. Ведь выпимши.

— Если что — откуплюсь от оператора машинного доения.

Улицу еле освещал единственный и далекий фонарь. Сырцов вел свой «гранд чероки» на малых оборотах, почти бесшумно. На втором этаже слабо желтело Дарьино окно. Не мог, не мог он быть с ней сейчас. Медленно покатил дальше и, только миновав фонарь, дал приличную скорость. Слава богу, наверное, не заметила.

А она заметила, отошла от окна и, сев на раскрытую постель, заплакала.