Читать книгу - "Нерасказанное - Ritter Ka"

заходят вместе, смеются, встряхиваются.

Симон последний. Помогает занести звезду.

Задерживается.

— Госпожа Софья, Вы действительно позовете Лысенко?

Софья поднимает руку к его голове. Касается.

Грубая проволока и ткань, пропитанная воском, чтобы цветы держали форму.

В одной точке проволока колет лоб.

Проступила кровь.

— И как этот венчик не падает? Или это корона?

(Пауза. Вытерла красную каплю.)

– Позову. Хочу, чтобы увидел то, что и я.

— Дамы, а что вы видите?

— Парня, который хочет, чтобы его услышали. И ничего не боится.

Русова возвращается. Через минуту выходит с тонким нотником.

— Это Николая. – говорит. — Учите с ребятами.

Симон берет. "Кобзарь", положенный на музыку.

Тишина.

— Подпишите, пани София. Для меня.

Она удивляется, улыбается, садится прямо на крыльцо, кладет книгу на колено, достает карандаш.

Пишет быстро, ровным почерком:

"Самому дерзкому парню Полтавы. Симону Петлюре. От Софии Р."

Он читает.

Глаза загораются сталью.

— Благодарю Вас, госпожа Софья.

— Шшш… — говорит она. – Просто не останавливайтесь.

Он прячет нотник под полу кожуха,

выходит в метель.

Снег падает большими клочьями. Будто небо тоже хочет что-нибудь подписать.

4. НЕВИДИМАЯ СЕМЬЯ

Отец дали пинка: "Чтобы не брал кожуха без разрешения. Щедрик ему, бесов ребенок".

Симон молча сел за стол.

Чай из малиновых веточек и листьев, вощая свеча, чернила, два конверта и бумага.

Берет перо левой рукой.

Конверт, в Елисаветград.

Рука дрожит, почерк кривоватый, буквы Т внахлест.

“Володю.

Никому не позволяй говорить, что ты недостоин признания.

Потому что ты гений. И стоит.

Verbum – arma tua, gladio potentius. (лат. Слово — твое оружие, сильнее меча.)

Я сегодня пел. Думал о тебе. Может быть, ты это почувствовал. У каждого есть кто-то, из-за кого болит.

У меня ты.

Иногда я не знаю, хочу ли ты меня понять. Как поймешь — испугаешься. Но мы все равно встретимся. Однажды.

P.S. Только не думай, что ты умнее меня. Ты конченый дурак.

P.P.S. В этом году хотя бы уезжай уже в Киев. Покажи себя Чикаленко.

P.P.P.S. Корсет еще цел?

Или ты переспала с ним силой своей любви?

(нем. Вытряхал ли ты его силой любви?)

Думаю, уже пора смыть ваши "слёзы".

(фр. Думаю, пора смыть с него твои "слезы".)

С."

Он перечитывает. Улыбается сам себе. Слизывают чернила с пальца.

Откладывает перо.

Переводит его в правую руку.

Плечи расправляются, лицо твердеет.

Второй конверт: Харьков.

Почерк ровный, сухой, без пауз.

“Николай.

Госпожа С. Русова согласилась. Лысенко будет. Надо было спеть. Смотри, что мне подарила.

Володя поедет в Киев. В Чикаленко.

Очередное заберу, как обычно.

Не волнуйся.

Сам знаешь кто.”

Подпись четкая, почти военная.

Свеча мигает, воск течет.

Две руки.

Два Саймона.

Одно тело.

5. ОКТЯБРЬ 1918. ОТДАМ

Симон – заключенный в печерской военной школе. Без статьи.

Сам. Лезет в карман. Письмо. От Софии. Оля передала.

"Любой Симоне. Кроме вас никто не потянет Украину".

Вы рождены для этого. Примите свой путь.

Сжимает лист, прячет.

Тишина. Как будто опять в том зимнем дне.

Улыбается:

– Она первая разглядела.

В голове раздавался "Щедрик":

Выйди, выйди, хозяин,

Посмотри на овчарню,

Там овечки покатились,

А овечки родились.

"Надо найти того Леонтовича, как выйду. Корзинок точно в курсе."

I. ПОДГОТОВКА

Белая Церковь,

Казармы Сечевых Стрельцов

16.11.1918 г. МИГ

Евгений очнулся резко.

Голова гудит: ночь в купе с Винниченко, спертый воздух, теснота.

Симон уже стоит у окна. В галифе и майке. Курит.

Дым тянется в холодную щель. Даже не возвращается. Как он незаметно пролез по проходу между двумя кроватями?

Евгений вылезает из одеяла, нашпортил сапоги, чешет к умывальнику. Эмалированный. Сколотые углы.

Холодная вода.

– Не вздумай, – бормочет он.

Симон подплывает к нему тихо, в упор. Останавливается сбоку.

Наклоняется вместе с ним как тень.

Евгений в миле, черпнул воду, наклонился - Симон резко берет его за чубы, рывком под воду.

— Ты с ума сошел?! - задыхается Евгений, отскакивая.

Симон разводит руками. Глаза отблескивают. Губы растянулись от уха до уха.

— Мы все с ума сошли, Жолнир. С тысячей против Гетмана, немцев и белой сволочи. Но иначе не будет.

Евгений кашляет. Вытирает лицо рукавом.

Сердиться хочет – а почему-то не может.

Что-то в Симоновой наглости держит его кучи.

– Ушли, – ворчит.

- Да, - кивает Симон. Трогает Евгения плечом так, будто ничего не было.

Одеваются. Выходят в серую утреннюю сырость.

В штаб.

Бок о бок.

Как обычно.

Сегодня нужно взять и Белую, и Фастов.

17.11.1918 г. КАК ДОЛГО

1. Я ТАК ХОЧУ

Белую взяли вчера.

Курьер прибывает на рассвете. Весь в грязи. Дышит паром.

— Фасты заняты. Железная дорога! Ночная операция. Стрельцы держат!

Штаб оживает резко: карты на стол,

карандаши, линейки, направления Киев.

Симон в центре, спокоен.

Евгений рядом.

Входит в ритм в секунду — работают вдвоем, как одна машина: жест, отметка, взгляд, карта. Это видно всем.

Дверь. Заходит Володя. Медленно. Костюм немного помят.

Красные глаза: ночь с бумагами в дыму.

Лицо кислое. Страна входит в мясорубку. Беда.

Володя тихо:

– Мы еще… можем избежать битвы. Пусть кто-нибудь едет к Слюнявому (гетмана).

(смотрит на Петлюру).

- Надо попробовать. Остановите кровь. Нельзя так…

Симон не поднимает голоса.

Выпускает дым.

Не злиться:

- Владимир Кириллович. Примите ответственность. В конце концов.

(смотрит прямо)

— Война уже… А директория завтра едет в Фастов. Вместе с председателем.

(Оценивает владение помятую одежду)

— Будете жить в нормальной гостинице. Казарма - это не ваше.

Тишина.

Все замерли.

Член Директории предписывает Председателю.

Евгений заклинает между ними с карандашом за ухом.

Володя сжимает бумаги до хруста.

— Ты… Вы, Симон Васильевич, думаете, что это смелость? Безумие…

Симон ровно:

– Нет. Это – сила.

Володя разворачивается. Грюк. Нет.

Симон снова наклоняется над картой. Евгений подсовывает линейку. Возвращаются к планированию наступления.

За окном тяжелый, липкий холод. День только начинается.

2. СТЕНА

Карты, дым, погоны, тени.

Симон и Евгений рядом: сцепленные зубцы одного механизма.

У двери Никита, с жестянкой в ​​руках. В мазуте, воротник приподнят, усы перекошены.

- Горючее привезли. На три машины хватит, больше не выжму, — бросает он, ставя канистру на пол так, что металл глухо звякает.

Симон кивает - быстро, по-товарищески.

- Молодец. До Фастова будет. Директорию перевезешь. Самое ценное. Главу государства. Тебе поручаю.

Никита ворчит:

— Не стоит горючего эта ваша Директория…

Евгений подает линейку. Они снова работают вдвоем.

Никита не вмешивается — только стоит, скрестив руки. Он после плена не воюет. Знает Симона от семнадцати лет: этот дурак сдохнет и не отступит.

При обсуждении пулеметных точек Никита бормочет:

— Федя… Черника… скажите, чтобы не растягивались. Он ребят знает, но когда нервничает, тянет фланг.

Евгений бросает ему взгляд:

– Передадим.

Симон молча улыбается.

Чуть-чуть.

Ибо из Никиты такие слова надо вытаскивать клещами. А здесь такая щедрость. С чего это?

Дверь открывается резко. Генерал Осецкий.

— Коновальцю.

(пауза)

– Назначаю вас командиром повстанческих войск. Немедленно.

Штаб стихает.

Никита даже канистру перестает держать – тупо опирается на нее.

Евгений замер.

Симон бросает на него короткий взгляд.

Легкий толчок локтем: ну что, теперь официально. Евгений делает короткий, собранный кивок.

Никита театрально вздыхает.

Саймон:

- Не ной. Готовь переезд.

— Что ты уже задумал, пан Атаман. — успокаивается Никита и выходит, хлопнув канистрой.

3. ДРУГОЕ

Столовая. Обеденное время.

В углу – котелок. Тащит старой печкой. На коленях какие-то тряпки вместо салфеток.

Загустела каша, грубый хлеб, крошенный от малейшего прикосновения.

Без ничего.

Боже, как хочется масла.

Соленого.

На рыхлый хлеб.

Евгений и Симон рядом. Володя и Никита подальше. Обсуждают переезд.

Атаман щелбанами по миске выталкивает свою