Читать книгу - "Магия успеха - Феликс Разумовский"

В пятьдесят седьмом дед отыскал ее в Калининграде, в детском доме. Он увидел перед собой болезненного заморыша, доходягу, — пятнадцать лет, а еще и намека на месячные не было. Зато всего остального в избытке: нарушение речи, эпилепсия, лунатизм. «Как тебя зовут?» — спросил ее тогда дед, и она вдруг, сама не зная почему, ответила по-немецки: «Норна. Норна фон Химмель, добрый господин». С ее глаз словно спала пелена, она вспомнила чудной красоты женщину с белокурыми волосами, рев тяжелого грузовика, страшный, перечеркнувший все огненный столб…

Дед был важной шишкой, забрал ее в Москву. Они поселились в трехэтажном особняке, обедали в кабинетах «Арагви», по вечерам ходили в Большой, затем ужинали в соседнем «Савое», часто наведывались в художественные галереи, осматривали Кремль, катались на катере и персональной, сияющей хромировкой бежевой «Волге». Новая жизнь захватила Анастасию, гадкий утенок вскоре превратился в Царевну-лебедь, красивую, уверенную в себе, благополучную девушку из хорошей семьи. Но главное заключалось в другом — дед заново открыл ей мир. Мир во всем его многообразии — лишенный иллюзорности, оков традиций и воспитания, нелепых догм, предрассудков, всей той порочной косности ортодоксального материализма, которая насильно насаждается, навечно вдалбливается обществом с пеленок.

— Пойми, Норна, — наставлял он ее, попыхивая своей любимой трубкой, — реальность ограничена нашими органами чувств, к слову сказать весьма и весьма примитивными. Попробуй изменить свою чувствительность, и привычная реальность исчезнет… Мне вот, например, кажется, что с некоторых пор тебя очень заботит осязание.

Это была правда. Анастасии в то время нравилось ласкать себя, чувствовать, как каменеют под пальцами соски, ощущать волнующую новизну смелых прикосновений, от которых сладко кружится голова и истомной судорогой сводит тело. Кровь туманила ее разум, ей хотелось познать, что такое любовь, и отдаться ей со всей страстью буйно расцветшей женственности.

— Тебя тяготят оковы невинности? — спросил дед, на его лице при этом не промелькнуло ни тени усмешки. — Ты уже думала, как избавиться от них? Отдашься неотесанному пролетарию, тупому солдафону или, может, страдающему словесным недержанием члену партии? А хочешь прибегнуть к помощи козла? Не удивляйся, в Мандесском храме держали специально обученное животное, лишавшее невинности египетских девушек. В твоих жилах, между прочим, течет королевская кровь, ты обладаешь силой, и, чтобы познать оргазм, тебе совсем не обязательно нисходить до грязных, упивающихся своим скотством плебеев или заниматься мастурбацией, словно растревоженная школьница. Достаточно активизировать половой центр и сконцентрировать на нем свое внимание, это просто, я тебе покажу. Самодостаточность — высшее благо для мага. А с мужчиной ты будешь еще не скоро.

«В самом деле, жалкие рабы, тупое, безмозглое стадо. — Неспешно потягивая сок, Лаура с саркастической усмешкой посматривала на толпу прохожих. — Путь их во мраке, ибо не ведают, чтб творят… Жрать, спать, спариваться, валяться на золотом песочке где-нибудь у моря — вот предел мечтаний этих хомо сапиенсов, квинтэссенция их успеха и жизненной мудрости». Да какое дело ей, Лауре Гревской, отмеченной печатью исключительности — хварной, до самцов в этом стаде, грубых, грязных, бесчувственных, ощущающих мир лишь сквозь призму материальности? Зачем они ей, если каждую ночь она уходит в сексуальную нирвану, где поцелуи, объятия, оргазмы невыразимо ярче и более реальны, чем в обычной жизни!

«Мерседес» между тем подъехал к трехэтажному, окруженному кирпичной оградой особняку, просигналил и, прошуршав колесами по асфальту, остановился у входа. Ворота за ними автоматически закрылись, водитель, выскочив из машины, распахнул дверцу, подал Лауре руку:

— Прошу.

Воздух наполняло благоухание сирени, с деловитым жужжанием кружились вокруг распустившихся соцветий пчелы, умиротворяюще журчал маленький фонтан перед фасадом дома, струи его переливались в лучах прожекторов. Раньше, в лихие смутные времена, на этом месте был разбойничий притон — кружало с привычными к блуду бабами. Обреталась тут сволочь разная, скаредники, кро-мешники, не дай Бог забрести постороннему: зарежут, оберут и в особый лаз, сообщающийся с Москвой-рекой, — плыви, милый. Нынче вроде бы времена изменились к лучшему, и на разбойном месте стоит мирный особняк деда. Третий этаж занимает Лаура, второй — сам хозяин дома, на первом — кухня и обслуга. Посторонние здесь появляются не так уж и часто, горло никому не режут, тайный ход к Москве-реке, слава Богу, давно зарыт…

— Пойду переоденусь. — Лаура, коротко оглянувшись, стала подниматься по лестнице, и дед вытащил вдогонку массивные, на золотой цепочке часы:

— Не задерживайся, скоро будут.

Гости и в самом деле не заставили себя долго ждать, приехали по-старомодному, на черных «Волгах», с огромными, похожими на веники, букетами. С генерал-майором Савиным, высоким, поджарым, всегда чем-то недовольным, Лаура уже была знакома, он напоминал ей фанатика-иезуита, с легким сердцем отправляющего людей на костер. Хотя на монаха он не похож, вон как гипертрофированы нижние чакры — похоть, стремление к власти, одержимость материальным, — этот себя еще покажет.

— Морозов Кузьма Ильич. — Второй гость оказался крепеньким лысеющим мужчиной в расцвете лет, с хорошими манерами и негромким, глуховатым голосом. — Очень много слышал о вас, чрезвычайно рад знакомству.

Тоже тот еще фрукт, профессиональный убийца, в сердце ни малейшего намека на жалость к ближнему, любит власть и женщин, если не обломают ноги, пойдет далеко. Интересно было бы посмотреть, как он умрет, уж не от болезни ли мозга? Похоже, у него начальная стадия рака. Ладно, потом, не стоит портить аппетит.

Прошли в зеркальную гостиную, не спеша расселись. Стол был сервирован закусками — перламутровый балык, пунцовая семга, розовая ветчина с белыми прослойками жира, паштет из рябчиков, агатово-черная паюсная и серая зернистая, остенд-ские устрицы на льду, пахучие ревельские кильки, помидоры, прослоенные испанским луком, крохотные, с дамский мизинец, корнишоны. Что-что, а поесть дед умел — маленькая слабость, не считая женщин. Налили, кто «смирновку», кто «рябиновку», кто английскую горькую, Савин поднял тост — за хозяина дома, несравненного мэтра оккультизма, Георгия Генриховича Грозена, своего друга и сподвижника. Насчет любви и дружбы соврал, сразу видно, но вот во всем остальном правда, без деда ему никак, работа сразу встанет. Выпили, закусили, налили по новой, и Морозов тоже провозгласил тост — за хозяйку, самую обворожительную женщину, которую он когда-либо встречал. Сказал как на духу — Лаура ощутила бешеную похоть, нестерпимое желание взять свое тут же, любой ценой. В другой бы обстановке налетел зверем, зажал бы намертво — не вырваться. К чему умные речи? Руки связать, подол на голову, ноги задрать к плечам. И никаких там кляпов, подушек, плотно прижатых к лицу, ори громче, любимая, от бабских криков только кровь горячее…

Ели и пили не спеша, обсуждали гласность, перестройку, нетореные пути реформ, однако, поскольку люди собрались бывалые, разговор велся все больше полунамеками, без каких-либо имен и привязки к конкретным событиям, так, светская болтовня ни о чем.