Читать книгу - "Торговец пушками - Хью Лори"

Единственное исключение сделано для консула – ведь мы же не зверюги, мы же соображаем, что такое ранг и протокол, и не хотим заставлять столь важную персону сидеть на полу, скрестив ноги. А еще нам нужно, чтобы он мог дотянуться до телефона.

Кстати, насчет телефона. Немного покопавшись в телефонной станции, Бенджамин заверил нас, что теперь любой звонок на любой номер в здании будет идти через его офис.

Итак, мистер Джеймс Бимон, официальный дипломатический представитель правительства Соединенных Штатов в Касабланке и второй по старшинству – после посла в Рабате – на марокканской земле, сидит за своим письменным столом и смотрит в глаза Франциско трезвым, все понимающим взглядом.

Как нам известно из предварительных разведданных, Бимон – профессиональный дипломат. Не какой-нибудь там отставной обувщик, которого запросто можно ожидать увидеть на таком посту, – тот, кто отстегнул полсотни миллионов на президентскую избирательную кампанию и получил в награду большой письменный стол плюс триста халявных ланчей в год. Бимону под шестьдесят. Человек высокого роста, плотного телосложения и быстрого ума. Человек, способный разумно разрулить любую ситуацию. Именно такой нам и нужен.

– А как насчет туалета? – говорит Бимон.

– По очереди, раз в полчаса, – отвечает Франциско. – Очередность определите сами. Выходить только с нашим сопровождающим. Дверь не запирать.

Франциско перемещается к окну и выглядывает на улицу. Он поднимает к глазам бинокль.

Я смотрю на часы. Десять сорок одна.

«Они появятся на рассвете, – думаю я про себя. – Как всегда появляются нападающие, с тех пор как придумали нападение».

На рассвете. Когда мы будем уставшими, голодными, когда нам все надоест, когда нам станет страшно.

Они появятся на рассвете, и они появятся с востока, прикрываясь лучами восходящего солнца.

В одиннадцать двадцать консулу позвонили.

Вафик Хассан, инспектор полиции, сначала представился Франциско, а затем поздоровался с Бимоном. Особо сказать ему было нечего – разве что выразить надежду, что все будут вести себя благоразумно и что дело можно уладить без всяких неприятностей. Позже Франциско похвалил английского инспектора, а Бимон добавил, что пару дней назад он как раз ужинал у Хассана дома. Они тогда еще отметили, как все-таки тихо и спокойно в Касабланке.

В одиннадцать сорок объявилась пресса. Извинились, разумеется, что беспокоят нас, но не хотим ли мы сделать заявление? Франциско продиктовал (дважды) по слогам свое имя и сказал, что мы передадим письменное заявление представителю Си-эн-эн, как только те здесь появятся.

Без пяти двенадцать телефон зазвонил снова. Бимон ответил, сказав, что в данный момент он не может говорить и нельзя ли перезвонить завтра, а еще лучше послезавтра? Франциско взял у него трубку и несколько секунд слушал, а затем не выдержал и расхохотался: какой-то турист из Северной Каролины настойчиво пытался выяснить, может ли консульство обеспечить наличие питьевой воды в отеле «Регенси».

Даже Бимон не удержался от улыбки.

В два пятнадцать подвезли обед. Овощное рагу с бараниной и огромную кастрюлю кускуса. Бенджамин забрал все с крыльца под прикрытием Латифы, которая все это время нервно водила стволом своего «Узи» взад-вперед из дверного проема.

Сайрус где-то раздобыл бумажные тарелочки, но без приборов, так что нам пришлось ждать, пока еда остынет, а потом вычерпывать все пальцами.

При сложившихся обстоятельствах все это было не так уж и плохо.

В десять минут четвертого до нас донеслись звуки моторов грузовиков, и Франциско моментально оказался у окна.

Вдвоем с ним мы наблюдали, как газуют и рвут передачи водители, маневрируя вперед-назад и разворачиваясь в десять приемов.

– Зачем они разворачиваются? – спросил Франциско, щурясь в бинокль.

Я пожал плечами:

– Инспектор ДПС?

Он сердито зыркнул на меня.

– Черт, да откуда мне знать? – сказал я. – Может, просто нечем заняться. А может, отвлекают, пока их коллеги роют туннель. Мы-то все равно ничего не можем поделать.

Секунду Франциско кусал губу, а затем направился к столу. Подняв трубку телефона, он набрал номер в вестибюле. Должно быть, ответила Латифа.

– Будь начеку, Лат, – приказал Франциско. – Заметишь или услышишь чего – сразу звони мне.

И бросил трубку – на мой взгляд, чуть резче, чем нужно.

«Да ты не такой крутой, как прикидываешься», – подумал я.

К четырем часам телефон практически не умолкал. Каждые пять минут звонил какой-нибудь марокканец или американец, и каждому непременно требовалось переговорить с кем угодно, но только не с тем, кто отвечал на звонок.

Франциско решил, что пора нас перетасовать: Сайруса с Бенджамином он отправил наверх, на второй этаж, я же спустился вниз к Латифе.

Она стояла в центре вестибюля – всматриваясь в окна, перепрыгивая с ноги на ногу, перебрасывая «Узи» из одной руки в другую.

– В чем дело? – спросил я. – В туалет хочешь?

Она посмотрела мне в глаза и утвердительно кивнула. Тогда я сказал, чтобы она шла, делала свои дела и не переживала так сильно.

– Солнце садится, – заметила Латифа спустя полпачки сигарет.

Я посмотрел на часы и перевел взгляд на окна сзади: действительно, солнце садилось, а ночь поднималась.

– Да, – коротко подтвердил я.

Глядя в стекло на секретарском столе, Латифа пыталась привести в порядок волосы.

– Пойду прогуляюсь наружу, – сказал я. Она испуганно обернулась:

– Ты что? Шизанулся?

– Просто хочу взглянуть.

– Взглянуть на что? – Латифа была в бешенстве, будто я решил бросить ее здесь навсегда. – Бернард на крыше, ему и так все видно. Зачем тебе на улицу?

Я втянул воздух сквозь зубы и снова сверился с часами:

– Это дерево меня беспокоит.

– Ты что, хочешь взглянуть на какое-то долбаное дерево?

– Там ветви свисают через стену. Я просто хочу взглянуть, все ли в порядке.

Латифа подошла к окну, встала рядом со мной. Поливалка все работала.

– Какое дерево?

– Вон то, – ответил я. – Араукария.

Десять минут шестого.

Солнце опустилось почти наполовину.

Латифа сидела у подножия центральной лестницы, растирая башмаком мраморный пол и забавляясь со своим «Узи».

Я смотрел на нее и вспоминал – о нашем с ней сексе, разумеется. Но не только. Я вспоминал, как мы вместе смеялись – или расстраивались. И еще о спагетти. Временами Латифа могла довести до белого каления кого угодно. Она определенно была конченым человеком, полной безнадегой во всем, что только можно себе представить. Но в то же время она была замечательной девчонкой.