Читать книгу - "Возмездие - Василий Ардаматский"

— Поверьте мне, у нас действует суровый закон: каждую копейку только на борьбу, — продолжал Савинков.

— Лично мне во всем больше импонирует скромность, — ответил Федоров. — А люди, живущие в роскоши, мне странным образом напоминают свинью, стонущую от блаженства посреди лужи.

— Абсолютно согласен с вами! — весело воскликнул Савинков. — Причем свинья вызывает меньшее отвращение. Верно?

— Конечно, — улыбнулся Федоров.

У Савинкова был план: сегодняшнюю встречу провести легко, бездумно и почти без политики и дела — это должно усыпить бдительность гостя.

— Я хотел в Варшаве сам уплатить за отель, — небрежно сказал Федоров, — но портье сказал мне, что уже уплачено, и намекнул, что уплачено ведомством, достаточно богатым. Видите? Бережливых всегда принимают за богатых.

Лицо Савинкова неподвижно, но Федоров знает: то, что он сейчас сказал, должно встревожить его собеседника. И действительно, Савинков в это время думал: «Вот как может быть — десять человек скрупулезно соблюдают конспирацию, а все поставит под удар один болтливый портье». Савинков, конечно, догадывается, кто оплатил гостиницу.

— Как вам Париж? Вы здесь впервые? — любезно спросил он гостя.

— Он мне так много снился и я так много о нем читал и думал, что сегодня увидел его, как старого знакомого. Но после Москвы все европейские города кажутся мне дремлющими в сладком покое.

— Москва так бурлит? Так активна? — с искренним интересом спросил Савинков. — Она же всегда была по-купечески сонным городом. Я, признаться, никогда ее не любил.

— Видите ли, нынешнее бурление Москвы — особое, — ответил Федоров. — Если говорить о чисто внешнем оживлении, то в Париже оно больше. Но я имею в виду какое-то подспудное, что ли, бурление. Пожалуй, я не смогу вам это хорошо объяснить, но, знаете, в Варшаве мне спалось так крепко, так спокойно, как никогда в Москве.

— Страх?

— Может быть. Но только не примитивный страх за свою шкуру. Один мой друг, университетский профессор, говорит, что мы должны быть благодарны за одно большевикам — они научили нас бояться за судьбу России и чувствовать себя ответственными за нее.

Федоров был спокоен, нетороплив и говорил с такой подкупающей простотой и убедительностью, что Савинков невольно поддался обаянию его речи — прекрасной чистой московской речи.

— Это изумительно! — воскликнул он восторженно. — Как раз вчера я тоже думал именно об этом. Изумительно! И вдвойне изумительно, что в России тоже почувствовали это. А?

Савинков взглянул на Фомичева, и тот закивал своей маленькой гусиной головой на длинной шее.

— И вы, Иван Терентьевич, поняли, почувствовали это, находясь в Москве? — удивленно спросил Савинков.

— Почувствовал, Борис Викторович, еще как почувствовал! — торопливо забормотал Фомичев своим тихим голосом, но Савинков посмотрел на него недоверчиво и снова обратился к Федорову: этот Федоров ему положительно нравится.

— Как живет Москва?

— Нэп сделал жизнь Москвы странной, я бы сказал, призрачной. В городе есть все, продаются даже бананы, а в ювелирных магазинах — брильянты. И абсолютно все покупается. Очень хотелось, чтобы покупали только большевики. Но увы, они, пожалуй, самая непокупательная часть населения, у них очень жесткий так называемый партмаксимум жалованья, на которое за ананасами не разбежишься. Наибольшей покупательной способностью обладают ремесленники и рабочие высоких квалификаций. Еще военспецы и специалисты из трестов, из нэповских фирм… — отвечал Федоров и видел, с каким напряженным интересом слушал его Савинков. — Вообще следует заметить, что нэп совсем не такая смешная и нелепая затея, как об этом пишут в западной печати, особенно в русской… — продолжал Федоров, но Савинков перебил его быстрым вопросом:

— Откуда вы там можете знать, что пишут здесь?

— Наиболее глупую писанину большевики цитируют в своих газетах; кроме того, члены нашей организации, причем многие, ездят за границу в служебные командировки, привозят оттуда газеты и различные издания, — услышал Савинков неторопливый, полный скрытого яда ответ. — Так вот, не так все глупо, — дескать, сперва буржуазию уничтожили, а теперь сами ее воссоздают. Во-первых, никто буржуазию не уничтожал, у нее только отняли самовольно захваченную ею материальную власть над страной. Промышленность и торговлю в свои руки взяло государство. И когда оно это сделало и тем исключило возможность реставрации материальной власти буржуазии, большевики решили допустить ограниченную деятельность буржуазии в сфере государственной экономики, обложив ее громадным, сдерживающим ее мечты налогом. И теперь эта буржуазия вольно, а главным образом невольно участвует в укреплении экономики большевистской России. Попробуйте откажите после этого в недюжинном уме Ленину! А что пишут западные газеты? Как говорят в Москве, бред сивой кобылы.

Савинков даже не улыбнулся. Он держал в кулаке свой до синевы выбритый подбородок и смотрел куда-то мимо Федорова. И вдруг, отняв руку от лица, спросил:

— Неужели смерть Ленина ничего не изменила?

— Как не изменила? Во главе страны не стало почти религиозно уважаемой фигуры, и это изменение весьма заметно и весьма существенно. Но если говорить о самой жизни, то в ней никаких радикальных перемен не произошло. Большевики ведут сейчас так называемый ленинский призыв в свою партию, и, судя по всему, в их сети попадут многие тысячи доверчивых и сентиментальных людей. Кстати сказать, мы приказали нескольким десяткам своих людей вступить в их партию… Хотим лучше знать, чем они там занимаются…

— Это резонно, — сказал Савинков и неожиданно спросил: — Вы бываете в ресторанах?

Когда-то Азеф хвастался ему, как по одному вечеру, проведенному в ресторане, он определяет пульс всей жизни в стране. Федоров несколько удивлен вопросом и отвечает не сразу.

— Вообще-то я до этих мест не охотник, — говорит он, — но вот нынешний год по новому стилю мы встречали в ресторане отеля «Националь».

— «Националь»? — воскликнул Савинков, оживляясь. — О! Знаю! В марте восемнадцатого года в этом отеле я встретился с чехословацким деятелем Масариком. У нас с ним был очень… серьезный разговор. Мы говорили о Ленине. И вот только мы окончили разговор, простились, я иду по коридору отеля, и навстречу мне идет… Ленин. Это было как мистика! И я, знаете, не выдержал, остановился и повернул обратно. А оказалось, в те дни Ленин просто жил там…

— Да, действительно очень интересно, — сказал Федоров, не проявляя особенного интереса, и продолжал: — Так вот, в «Национале» водка лилась рекой, берега ее были выложены балыком, икрой и прочими деликатесами. И, глядя, как воинственно пьянствует нэповская публика, мы смеялись: как при царе-батюшке! А между тем, увы, совсем не как при том батюшке. Где-то около двух часов ночи, когда советские купчики были в полном разгуле, в зал вошли два милиционера. Сразу стало тихо, как на кладбище… — Федоров улыбнулся, добавил: — Это для них были уже не городовые, которых они могли купить за пятерку.