Читать книгу - "Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди - Олег Агранянц"

В течение многих лет после смерти отца я получал гонорар за написанные им песни. Авторские права выплачиваются в течение пятнадцати лет после смерти автора, а тогда со смерти отца прошло чуть больше пятнадцати лет. Но чем черт не шутит. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что мне причитается приличная сумма.

На полученные деньги мы купили люстру, и я шутил: отец сделал мне подарок на новоселье через 15 лет после смерти.

444. Как создавался гимн Москвы

Деньги в основном шли за песню «Моя Москва». Во время войны отец работал режиссером ансамбля железнодорожников, художественным руководителем которого был И. Дунаевский. Каждую неделю ансамбль показывал новую песню. Отец писал тексты, Дунаевский музыку. Однажды Дунаевский показал отцу два четверостишия из «Огонька» и попросил дописать несколько куплетов. Подобная практика повторялась не один раз. Одной из таких песен оказалась та, которой суждено было стать гимном Москвы.

После смерти отца и Дунаевского автор первого куплета Марк Лисянский заявил, что всю песню написал он. Стараниями его друзей автором песни стал называться только он. Я на это смотрел весьма спокойно, ибо деньги за песню перечислялись мне регулярно, в Комитете по авторским правам верили только документам. Прошло время. Появились публикации о неблаговидной роли Лисянского и его дружков. Мой школьный друг Борис Гудков недавно прислал мне публикацию, ставящую все точки над i. Имя отца восстановлено, Лисянский посрамлен. И как всегда, не обошлось без перегибов. Я уже читал статью, где Лисянский вообще не упоминается как автор песни.

Дунаевский часто бывал у нас дома. В своих воспоминаниях он назвал отца своим другом.

Умер отец в 1949 году, ему было 39 лет. Умер мгновенно. От инсульта. До этого никогда не болел. В поликлинике даже не было его карточки. Председателем комиссии по его похоронам был И. Дунаевский. Через 6 лет не стало и его.

445. На расстроенном пианино

Дунаевский прекрасно играл на рояле. Он долгие годы работал тапером, и мастерство осталось. Играть он мог на безнадежно расстроенном пианино, и никто не замечал, что оно расстроено.

Но был человек, который играл лучше. Володя Авроров, концертмейстер ансамбля, потомственный музыкант. Отец Володи играл при дворе, и его крестницей была императрица.

А когда они садились рядом… И уже нетрезвые. Особенно Володя.

446. Дунаевский и иностранные языки

После войны Исаак Осипович вздумал изучать английский язык. Моя бабушка нашла ему преподавательницу в нашем доме. Позанимался он с полгода и бросил.

— Ты понимаешь, Сережа, — объяснил он моему отцу. — По-моему, она тоже не знает английский. А с меня достаточно и двух языков.

Когда он бывал у нас на даче, то просил зайти нашу соседку, с которой часами с удовольствием беседовал на идише.

Рядом с этой соседкой он снял на лето дачу для будущей матери Максима.

447. Солодарь

По просьбе Дунаевского отец и после войны доделывал и переделывал тексты. Это позволило известному писателю Цезарю Солодарю на одном из капустников в ЦДРИ прочесть эпиграмму, которая заканчивалась словами: «А как же Пушкин писал без Аграняна!».

Отец обиделся и в свою очередь написал на Солодаря эпиграмму: «Искусству так же нужен он, как в ж…е клей синдетикон».

Цезарю после этого стали дарить тюбики с клеем.

На похоронах отца Цезарь подошел ко мне и сказал очень теплые слова об отце.

448. Почему весело

Чтобы я не оставался по вечерам дома один, мать и отец брали меня с собой на концерты. Они, как правило, выступали в разных местах и часто просили кого-нибудь перевезти меня от отца к матери или наоборот в зависимости от того, кто вернется домой раньше.

Однажды меня везла известная в те годы певица Зоя Рождественская. Ее песню «И были три свидетеля, весна голубоглазая…» помнят до сих пор. Красивая, ярко одетая, она была очень остра на язык. Ехали мы в переполненном трамвае. Какой-то мужик сзади прокричал:

— Давайте веселее.

На что Зоя громким голосом отчеканила:

— Кому давать? И почему весело?

449. Певица на рынке

Однажды мы были с ней на Дорогомиловском рынке.

Она спросила, почем морковь, ей ответили. И эта изящная, модно одетая дама понесла:

— Ты что, ох…ела, твою мать. Засунь эту морковку себе в…

— Да бери морковку бесплатно. Тебе не жалко, — промолвила восхищенная торговка.

Лет через тридцать я первым в МИДе отрастил бороду. Тогда вообще редко можно было встретить молодых людей с бородой.

На том же Дорогомиловском рынке я спросил у торговки, сколько стоит ее морковь.

— Что вы, батюшка, вам бесплатно. Берите.

Разные времена, разные предпочтения.

450. Иммунитет по балетной части

Чтобы сделать сына настоящим мужчиной, некоторые матери просят своих подруг научить его интимным премудростям.

Хорошо, что моей матери не пришла в голову такая мысль. Ибо все без исключения ее подруги по балету были, как бы сказать помягче, непривлекательными.

Уж не знаю, поэтому ли, но меня никогда не интересовали не только балерины, но и актрисы вообще. Иммунитет с детства.

451. Баритон и коньяк

После расформирования ансамбля железнодорожников отец руководил театрами на территории Парка культуры имени Горького, считался специалистом по организации праздничных мероприятий по всей Москве. Часто брал меня с собой. Я близко видел всех звезд тогдашней театральной Москвы. В памяти остались забавные сцены.

Сильный дождь. Зеленый театр Парка Горького. Концерт в честь Дня военно-морского флота. Тогда это было ответственным мероприятием, концерт транслировался по радио на всю страну. Солист Большого театра баритон Алексей Иванов отказывается выходить на сцену:

— На открытом воздухе в дождь! Ты понимаешь, Сережа, что для меня голос!

Отец соглашался, но, пробегая мимо, не забывал наливать в фужер коньяку. По мере выпитого настроение у Иванова менялось:

— В такой день… я должен… но не могу… Завтра мне петь Игоря.

После очередного фужера:

— Я вот тут в тепле. А ребята под дождем. Разбаловался я.

И в конце концов:

— Сережа, иди объявляй.

452. Русланова и дождь

Или снова дождь. И снова концерт на открытой площадке. На этот раз в Сокольниках. В течение двух часов сижу в тесной комнатке рядом с закутавшейся в шаль простуженной Л. Руслановой. Когда отец пробегает мимо нас, она каждый раз нудным голосом повторяет одну и ту же фразу:

— Сережа, ну е… твою мать. Когда ты начнешь?