Читать книгу - "Ритуальные услуги - Василий Казаринов"

— Твоя взяла, — согласился Костя. — Проехали. Дальше.

— Поехали, — согласился я, беря новый лист.

Не будет уже солнце служить тебе светом

Дневным, и сиянье луны светить тебе.

Но Господь будет тебе вечным светом,

И Бог твой — славою твоею.

— Начнем с того, что «сиянье» светить не может. Светить может источник света — луна в данном случае. И вообще тут перебор со светом, согласись.

— Это спорный тезис, — мотнул головой Костя. — Но я подумаю. Давай выпьем.

Мы выпили и перешли к сердобольному разделу.

Вы жизнь нам в этом мире дали,

В другом покой вы обрели,

Ушли, оставив след печали,

Порывы скорби и тоски.

— Это, Костя, очень душевно в целом, за исключением последней строчки.

— А что в ней такого? — нахмурился он, настороженно теребя один из кустиков своей бороды.

— Скорбь есть чувство покойное, монотонное и меланхоличное, если хочешь. Равно как и тоска. Ему порывы не свойственны.

— Может, сказать — припадки скорби и тоски? — осторожно предположил Алдарионов.

— Нет, — решительно возразил я. — Тут возникают аналогии с апоплексией. Ты лучше подумай.

— О'кей, — кивнул он. — Давай по маленькой.

— Давай. — Мы махнули по маленькой и разом продекламировали всю сердобольную обойму:

Ангел родной

Прости, виновата,

Что не была в час смерти

Рядом с тобой.

Ушла ты от нас очень рано,

Скорбим и помним мы любя,

Родная бабушка и мама,

Нам жить так трудно без тебя.

Тебя, как собственное сердце,

Нельзя забыть и заменить.

Любящие тебя…

Ты не вернешься, не оглянешься,

Не станешь мудрым и седым,

Ты в нашей памяти останешься

Всегда живым и молодым.

Мы сожалеем, плачем и скорбим,

Что ты остался вечно молодым.

Живой тебя представить так легко,

Но в смерть твою поверить невозможно.

Горем сердце мое

Твоя смерть обожгла.

Без тебя мне мир

И мирские дела.

Я сделал паузу, перебирая листки, и отрицательно мотнул головой в ответ на Костин безмолвный намек — он приподнял бутылку и вопросительно уставился на меня.

— Нет, еще не время. По части следующих слезных творений есть кое-какие замечания. Вот послушай:

Ушел от нас ты очень рано,

Никто не смог тебя спасти.

Навеки в нашем сердце рана.

Пока мы живы, с нами ты.

— Нормально, — оценил Костя, проговорив эпитафию про себя.

— В целом да, но рифма хромает. «Спасти — ты» — это режет слух. Немного неуклюже, согласись. Теперь далее…

Тебя познать не в нашей власти,

И скорби нет конца,

Безмерна боль, что рвет на части

Осиротевшие сердца.

— Кого познать? Если усопшего, то он не нуждается ни в каком познавании — тем более безутешными родственниками. Другое дело, если местоимение «тебя» обращено к Господу. Но тогда возникает смысловая невнятица. Подумай. — Я выдернул из стопки очередной лист. — А вот это мне нравится.

Ты, память счастья,

Что умчалась прочь.

— Хорошо, да? — облегченно выдохнул Костя.

— Просто классно. Но тут есть нюанс, связанный со знаками препинания. После «ты» лучше поставить тире.

Он вытянул лист из моей руки и некоторое время тупо смотрел в текст. Потом кивнул:

— Верно. Что еще?

— С лирикой почти все. Вот разве что это осталось:

Из сердца все на свете лица

Не выжгут твоего лица,

— А что, по-моему, сильно, — заметил Костя.

— В том-то и дело, что слишком сильно сказано. Весомо, грубо, зримо. Но эпитафия — это жанр скорее мягкий, он избегает сильных эпитетов. Выжигать лицо из сердца — это слишком агрессивный образ… Что мы привыкли выжигать? Скверну — каленым железом, так? Клеймо, тавро — когда надо пометить свою корову или какую-то еще скотину. Словом, тут возникает слишком рискованный ассоциативный ряд.

— Выпьем, — подвел итог Алдарионов.

Я подумал о том, что невзначай преступил основную заповедь Харона — не пить на работе, но, с другой стороны, грести сегодня не было надобности, поэтому мы выпили и перешли к философскому разделу.

— Все, что содержится в этой стопке, — просто блеск, — сказал я и, полуприкрыв глаза, начал декламировать:

Что можно выразить словами,

Коль сердце онемело?

Земной путь краток,

Память вечна.

Благословляю все, что было,

Я лучшей доли не искал.

Не суждено мне быть, как прежде.

В любви и радости дожить свой век.

Здесь та любовь, что правду подарила,

Здесь та печаль, что мудрость принесла.

— А вот это просто гениально, — сказал я, добираясь до последнего листа.

Не надо надписей для камня моего.

Пишите просто здесь: он был, и нет его.

— Ей-богу, с человеком, который собирается лечь под такой камень, я свел бы знакомство поближе: он близок мне по духу, в его характере ощущается привкус плодотворного сарказма и здорового цинизма.

— Выпьем, — предложил Алдарионов.

— Нет, давай перед этим пройдемся по лирике.

— Давай, — тяжело вздохнул Костя.

Лирических творений было всего три.

На холодный камень сей

Воззри, всяк человек,

И представь в уме своем

Быстротекущий век.

Познай, что и твоих настанет

Дней конец.

Спеши сплести из добрых

Дел венец.

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть.

И равнодушная природа

Красою вечною сиять

Тише, листья, не шумите,

Моего друга не будите,

С жизнью покончен вопрос…

Больше не будет ни горя ни слез.

Прочитав последнюю эпитафию, я поймал себя на ошибке — ее конечно же следовало отправить в раздел «Ни в какие ворота».